– André, qui c'était (Андрэ, кто это был (фр.)), – женщина подошла к барону и положила изящную маленькую ручку на его лоб, – va te coucher, tu as de la fièvre (поди приляг, у тебя жар (фр)).
– C'est mon ami, Mari, mon grand ami (Это мой друг, Мари, мой большой друг (фр.)), – улыбнулся Андрей Петрович, – и, право, не стоит беспокоиться, мне уже лучше. Сейчас Демьян еды принесет, и, думаю, мы сможем нанять тебе горничную.
Мари неверящим взглядом посмотрела на супруга, решив, что у него галлюцинации, вызванные жаром, но вскоре в самом деле вернулся денщик с едой, а через пару часов пришел отправленный Чернышевым доктор.
– Что ж вы, батенька, болезнь так запустили, – посетовал старенький эскулап, выписывая рецепты. – Вот, пусть немедленно купят. Как принимать, я написал. Завтра еще наведаюсь ввечеру. Василий Сергеевич наказали на ноги вас поднять непременно, – доктор собрал свой саквояж и заторопился к выходу.
Когда Мари, провожая его, попыталась заикнуться, что завтра приходить не стоит, поскольку расплатиться им с доктором нечем, тот сердито посмотрел на молодую женщину, шмыгнув носом так, что подскочило и тут же вернулось на свое место пенсне. – Не извольте беспокоиться, сударыня, я клятву давал помогать страждущим, да и Василий Сергеевич все наперед уплатили-с.
Удивленная сверх меры благотворительностью le grand ami de André, Мари закрыла дверь и решила все выяснить у мужа, когда тот полностью оправится от болезни.
Граф Чернышев дошел по Большой Никитской до бульваров и медленно направился к дому. Сначала хотел кликнуть «лихача», но потом передумал и так и брел до Мясницкой в растрепанных чувствах, ничего и никого не замечая кругом, пока неожиданно на углу улицы не был окликнут: «Барин, а барин, Василь Сергеич, барин, ах ты, Господи!».
Граф поднял голову, остановился и едва не сшиб сухонькую старушку, которая все причитала «Василь Сергеич, вот радость-то, Василь Сергеич».
– Я это, нянюшка, я, а ты куда собралась-то? – он улыбнулся по-доброму: няня вырастила и его, и всех остальных детей Чернышевых, и все ее очень любили.
– Дык, барин-то в гостях у князя по-соседству, аменины внучки Дмитрий Сергеича, а я племянницу навестить. Недалече тут, у Харитонья. Там и службу постою, дюже голосисты певчие у Харитонья-то. День-то какой ныне, батюшка-барин, хороший, соколик наш домой возвернулся, – старушка достала из кармана платок и вытерла повлажневшие глаза. – Утресь как солнышко заиграло, так и помнилось мне – что-то хорошее случится. – Она снова радостно посмотрела на графа.
– Думаешь, хорошее, Аннушка? Ну коли так, ступай, помолись у Харитония. – граф протянул нянюшке мелочь. – За Андрея болящего помолись.
– Помолюсь, соколик, помолюсь, нешто не помолиться-то. И за Андрея, и за Василия, – кивнула она и засеменила наискосок через улицу, продолжая причитать, – вот радость-то, вот радость.
Василий сначала хотел сказать Аннушке, чтоб за него не молилась, но отчего-то не стал, а просто махнул рукой