Платон замолк. Он облокотился руками о свои колени и схватился за голову, словно боялся, что сейчас она может взорваться.
– Платон Никитич, – неуверенным голосом произнес Таубе и замолк, обдумывая свои слова. – Платон Никитич, я не могу не принять твои великодушные и щедрые подарки. Видишь ли, мои дела расстроены так, что хуже некуда! Но я понимаю так: за эти пожертвования ты ждешь от меня неких действий – будем честны между собой – так?
Платон приподнял голову и бросил на своего собеседника умоляющий взгляд.
– Видит Бог, я готов сделать все, что от меня зависит, но я не знаю: с чего начать? – продолжил неуверенно Таубе и, не выдержав взгляд гостя, стал рассматривать свою трубку, словно впервые ее увидел. – Как бы результат не оказался отрицательным. Я свою племянницу знаю довольно плохо. Пожалуй, дай Бог памяти, я до этого лета видел ее лет десять назад, когда на Рождество гостили в Москве с супругой. Князь Павел даже меня считает за неровню и разговаривал со мной с большой неохотой. Я был весьма удивлен тем фактом, что он позволил своей любимой дочери приехать в наши дремучие места.
Тут Таубе замахал рукой, словно вспомнил что-то важное.
– Совсем забыл. Вместо «дремучие» хотел сказать «смутные места» и всплыло в памяти, – сказал он и дотронулся кончиками пальцев до плеча Платона. – Мне зять написал, что якобы твой брат, находясь в госпитале после тяжелого ранения, еще три года назад, подрался с офицером. Затем, хотя и военно-уголовное дело у нас довольно хаотичное, но, по справедливости, хотели наказать его каторжными работами, но, учитывая тяжелое ранение, заменили принудительным поселением в Сибири на семь лет. Узнал он это случайно: почти похожая сцена приключилась и у них в корпусе, и во время расследования один из следователей рассказал про случай с твоим братом. Он, конечно, не знал, что он – это он, но, когда услышал фамилию «Сушков», заинтересовался и навел справки. Все сошлось: фамилия, имя, чей сын, откуда родом.
– Я его не видел уже очень давно, – немного равнодушно ответил Платон, – да и почти чужой он мне стал. Не понимаю я его, если говорить честно. Когда я стал работать у купца Желонкина и захотел взять к себе – он категорически отказался. А потом, когда стал учиться в училище, так вовсе стал каким-то странным. По его понятиям: я – чуждый элемент, «кровопийца», как он один раз выразился. Хочет таким считать своего брата – его право, и Бог ему судья.
– Так вот, с твоего позволения, я вернусь к князю Павлу Сонцову, – сказал Таубе и начал набивать табак в трубку. – Несмотря на свой древний род, дела у него обстоят, мягко выражаясь, не лучшим образом. Поместье, как я сказал уже, заложено-перезаложено,