Никита действовал экономно и расчетливо. Короткие движения его состояли из отработанных связок: подсечка-бросок-удар. В Краснознамённом Высшем военно-политическом имени Поссовета такую технику называли многозначительно, но уклончиво: боевое самбо. Ну а загляни в описываемый момент на поле брани знаток боевых искусств Востока, он немало поразился бы факту, что Добрынин вот так запросто демонстрирует самое тайное и смертоносное дзю-дзюцу Японии. То сокровенное дзю-дзюцу клана Мудимято, которому обучались лишь избранные императорские телохранители страны Нихон. Впрочем, смертей покамест не наблюдалось. Побывавшие в хватких Никитиных руках робяты лежали беспокойно, скулили и с ужасом смотрели на свои синеющие и распухающие с умопомрачительной скоростью локти, колени, запястья. Затем умопомрачение побеждало, и они проваливались в обморок.
Алексей сражался наиболее прямолинейно, но ничуть ни наименее эффективно. Метаемые его рукой куски щебня проделывали в рядах противника жуткие бреши, а на излёте косили растущие возле гаражей лопухи или весело прыгали по гладкой поверхности чудо-лужи идеальными «блинчиками». Подошедших чересчур близко бритоголовых Попов сносил размашистыми простонародными оплеухами. На лице его цвела вдохновенная улыбка поэта, у которого попёрла рифма.
Бой был закончен в считанные минуты. Лёха навесным мортирным броском сразил последнего улепётывающего противника – мужичка-боровичка, отряхнул от песка руки и гаркнул, переполняемым победоносными чувствами:
– Эх, позабавились!
– А я бы ещё пару левых крюков испёк, – мечтательно сказал Илья, произведя рукой грозное движение вверх-вниз. Словно взвешивал что-то тяжёлое.
Никита молча улыбнулся и, переплетя кисти, хрустнул пальцами.
Аккуратно перешагивая через поверженных робят, друзья двинулись к дому Муромского.
ГЛАВА 3
«В РОТ – КОМПЛОТ!»
В свои тридцать лет и три года ни разу не заведя семьи, Муромский, тем не менее, парнем – вековухой не слыл. Могучее тело, убойные лапы и вечно щетинящийся ёжик на сократовском черепе совершенно терялись за обширным румянцем, за беззащитным, по-детски кареглазым взглядом, за простецкой картофелиной носа. Наконец, за чистой и искренней, какой-то одновременно братской-отеческой-материнской улыбкой. Улыбка предназначалась хорошим людям. Улыбался Илья часто и с охотой, потому что хороших людей, на самом деле, очень много. Гораздо больше, чем это кажется при встрече по одёжке.
Людей нехороших Илья провожал с умом, с чувством и толком, теми самыми лапами.
Чаще других улыбка предназначалась хорошим людям из разряда sex female. Вот здесь-то уж, по Илюшкиным представлениям, плохих просто не могло быть: все они либо дочки, либо сестрёнки, либо мамки. Лёшкину классификацию «тётки» и «тётьки» Илья не признавал и при каждом удобном случае пенял ему за циничное отношение к последним. Дочки-сестрёнки-мамки (а хотя бы и тётки с тётьками) платили борцу