Лужайкина месть. Ричард Бротиган

от стойки и глядел на свою жену. Они не жили вместе уже два года: безнадега.

      Она активно подбивала клинья к какому-то мужику. На взгляд со стороны, им было очень весело.

      Друг развернулся ко мне и спросил о двух книжках моих стихов. Я не особо известный поэт, но все равно иногда мне задают такие вопросы.

      Он сказал, что раньше у него эти книжки были, а теперь нет. Куда-то задевались. Я сказал, что одна из них больше не переиздавалась, а другая спокойно продается в «Сити Лайтс» [43].

      Он снова покосился на жену. Она смеялась какой-то шутке своего спутника, который выглядел очень довольным собой, ну и так далее.

      – Мне надо кое в чем признаться, – сказал мой друг. – Помнишь, как-то раз я пришел вечером с работы, а ты и моя благоверная сидели на кухне и уговорили бутылку сладкого вермута?

      Я помнил этот вечер, хотя ничего не произошло. Мы просто сидели на кухне, слушали пластинки и пили сладкий вермут. Может быть, таких, как мы, были тысячи по всей Америке.

      – Так вот, когда ты ушел, я достал из шкафа эти две книжки, порвал в клочки и рассыпал по полу. Вся королевская конница, вся королевская рать не могли бы эти две книжки собрать.

      – Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, – сказал я.

      – Чего? – спросил он.

      Он был немного навеселе. На стойке перед ним стояли три пустых пивных бутылки с тщательно соскобленными этикетками.

      – Я просто пишу стихи, – сказал я. – Разве сторож я страницам моим? Не могу же я всю жизнь их стеречь. Согласись, бред же.

      Я тоже был немного навеселе.

      – Все-таки, – сказал мой друг, – я хотел бы их иметь. Где мне их найти?

      – Одна из них не переиздавалась уже пять лет. Вторая спокойно продается в «Сити Лайтс», – сказал я, лихорадочно прокручивая перед мысленным взором, что происходило на кухне после того, как я ушел в ночь, источая пары сладкого вермута.

      Что он сказал ей, прежде чем снять книжки с полки и разорвать. Что сказала она, что сказал он, какая книжка пала первой, как он ее рвал. Ничего не сравнится с добрым выплеском здорового негодования – и ликвидацией последствий.

2

      Год назад я увидел в «Сити Лайтс», как кто-то смотрит мою книжку стихов. Книжка ему нравилась, но в удовольствии отмечалась определенная нерешительность.

      Он снова поглядел на обложку и снова пролистал книжку. Остановил страницы, словно это были стрелки часов, и ему нравилось время, которое они показывают. Он прочел стихотворение, соответствовавшее семи часам. Потом вернулась нерешительность и затуманила циферблат.