– Я оставляю тебя тут одну. С ними со всеми.
Мне почему-то кажется, что больше нам не суждено свидеться. И ей, видимо, тоже. Она гладит меня по спине и говорит:
– Пустое, пустое, видать, Господь ссудил мне здесь помереть. Это вы меня простите! Меня и мою Дезире. За то, что вы для нее сделали, ей с вами вовек не расплатиться. Видано ли дело – чтоб белый за черного свою душу отдал!
Вздыхаю. Дезире такая же белая, как я, а я такая же черная, как Дезире – тут и толковать не о чем. Да и не думала я, что так все обернется. Если уж начистоту, я вообще ни о чем в тот день не думала, кроме того, что все равно вытащу Дезире из той телеги. Не позволю ее увезти.
Почувствовав, как одеревенели мои плечи, мамушка разжимает объятия.
– Простите старую дуру, мамзель Флоранс. Язык мой что помело…
– Нет, мамушка, это мой язык что помело. Сначала говорю, а через год спохватываюсь… Но если ты о Том Разе, то Дезире стоила любой жертвы.
– Да не стоила она того! – в сердцах говорит Нора. Кажется, впервые она возражает белой. – Дрянь девчонка! А вы, голубка моя ненаглядная… да вы ж сами не понимаете, в кого вы превратились!
Мамушка плачет, промокая глаза фартуком. Она смиренно сносит попреки и побои, потому что отец Пьер уверяет ее, что это лучшая стратегия для попадания в рай. А ей так хочется вкусить манны небесной, хотя она не сомневается, что для белых господ предусмотрены особые райские кущи, в которые ее не пустят.
– Вы ж когда умрете, разве Богородица вас примет в рай… вот такую, без души? А как же я буду в раю без вас?
– Ну и ладно, – утешаю ее. – Зато мы с Дезире выйдем замуж за богачей. Я приведу в порядок плантацию, докуплю соседние поля, чтобы бабушке было где развернуться, маму отправлю в монастырь кармелиток куда-нибудь в Бордо, а тебе, мамушка… тебе я куплю экипаж, чтобы не приходилось плестись пять миль до церкви. Вот тогда и я поживу в раю! Ведь рай – это когда у твоих близких всего вдоволь.
Она беззвучно плачет и ничего мне не отвечает.
Глава 3
Я сижу на широком низком подоконнике, заложив путеводитель закладкой, сплетенной из высушенных побегов ветивера. Дождь за окном вяло хлещет сероватые стены домов. По мокрой мостовой торопятся прохожие, шарманщик накрывает брезентом свой инструмент и сует за пазуху дрожащую, насквозь промокшую мартышку.
Сентябрь в Лондоне – самый скучный из месяцев. От летних забав, вроде регаты в Брайтоне, остались одни воспоминания, а сезон, по мнению Олимпии Ланжерон, далек от нас, как Второе пришествие. Придется ждать октября. В октябре начинается театральный сезон, а мне уже не терпится послушать оперу – впервые в жизни, но об этом кузинам знать необязательно.
Мои мысли, скучные и праздные, прерывает Дезире. В детскую она врывается ураганом шелка и кружев и летит ко мне, роняя на ходу ленты. Вываливает свою добычу прямо на подоконник и начинает увлеченно в ней рыться, демонстрируя то турнюр размером с откормленную