Пусть, хлеб преломив,
Придет к нам Иисус.
И ноги устали.
Придет к нам Иисус.
Болит поясница.
Придет к нам Иисус.
Вот выпали зубы.
Придет к нам Иисус.
Тащусь еле-еле.
Придет к нам Иисус.
Иногда в кухне раздавались взрывы смеха, радуя мать.
– Наши рабы счастливы, – самодовольно говорила она.
Ей не приходило в голову, что веселятся они не потому, что довольны, а из желания выжить.
Однако в тот вечер кухонный корпус был окутан сумраком. Из окна тянуло жаром, от печи – дымом, и мое лицо освещалось отблесками огня. Я заметила Тетку, Бину, Синди, Марию, Фиби и Люси в ситцевых платьях, все молчали, слышался лишь звон чугунных кастрюль и сковородок.
Наконец до меня долетел голос Бины:
– Говоришь, она не ела весь день?
– Ни крошки, – ответила Тетка.
– Я бы тоже не смогла есть, если бы на меня накинули удавку, – сказала Фиби.
Я похолодела. «Накинули удавку? На кого? Не на Хетти же?»
– А о чем она думала, когда воровала? – Это был голос Синди. – Что говорит в свое оправдание?
Вновь послышался голос Тетки:
– Ничего. С ней там Подарочек, она болтает за двоих.
– Бедная Шарлотта, – сказала Бина.
«Шарлотта! На нее накинули удавку. Что это значит?» В памяти всплыло мелодичное причитание Розетты. Я видела, как ей связывали руки, как плеть рассекала спину и на коже распускались и увядали кровавые цветы.
Не помню, как вернулась в дом, только оказалась вдруг в маленькой кухне у запертого буфета, где мама хранила лекарства. Я часто заглядывала в него в поисках снотворного для отца, а потому быстро нашла ключ и достала голубую склянку с жидкой мазью и баночку со сладким душистым чаем. В чай капнула два грана опия.
Пока я укладывала лекарства в корзину, в коридор вошла мать:
– Что, ради всего святого, ты делаешь?
– …А что сделала ты?
– Юная леди, попридержите язык!
Ах так? Почти всю жизнь я держала свой бедный язык за зубами.
– …Что ты сделала? – закричала я.
Плотно сжав губы, она выхватила у меня корзинку.
Меня охватила неведомая ярость, я вырвала корзинку из рук матери и пошла к двери.
– Ты не выйдешь из этого дома! – отрезала она. – Я запрещаю.
Я выбежала через заднюю дверь в тихий сумрак, дрожа от своего же неповиновения. Небо стало синевато-зеленым, из гавани дул упорный ветер.
Вслед за мной, пронзительно вопя, шла мать:
– Я запрещаю тебе!
Ее слова колыхались на ветру, неслись мимо веток дуба, над кирпичной оградой.
Сзади послышался шум, обернувшись, мы увидели в колышущемся сумраке Тетку, Бину, Синди и прочих. Они смотрели на нас с крыльца кухни.
Бледная