А вот другая поэма о погроме в Молдавии, в Кишинёве в начале 20-го столетия, в 1902 году.
Хаим Нахман Бялик
Поэма «Сказание о погроме»
(в сокращённом варианте)
…Встань, и пройди по городу резни,
И тронь своей рукой, и закрепи во взорах Присохший на стволах и камнях и заборах Остылый мозг и кровь комками; то – они.
Пройди к развалинам, к зияющим проломам, К стенам и очагам, разбитым словно громом:
Вскрывая черноту нагого кирпича,
Глубоко врылся лом крушительным тараном, И те пробоины подобны черным ранам, Которым нет целенья и врача.
Ступи – утонет шаг: ты в пух поставил ногу, В осколки утвари, в отрепья, в клочья книг:
По крохам их копил воловий труд – и миг,
И все разрушено…
И выйдешь на дорогу –
Цветут акации и льют свой аромат, И цвет их – словно пух, и пахнут словно кровью.
И на зло в грудь твою войдет их сладкий чад.
Маня тебя к весне, и жизни, и здоровью:
И греет солнышко, и, скорбь твою дразня. Осколки битого стекла горят алмазом – Все сразу Бог послал, все пировали разом:
И солнце, и весна, и красная резня!
Но дальше. Видишь двор? В углу, за той клоакой, Там двух убили, двух: жида с его собакой.
На ту же кучу их свалил один топор.
И вместе в их крови свинья купала рыло.
Размоет завтра дождь вопивший к Богу сор,
И сгинет эта кровь, всосет ее простор
Великой пустоты бесследно и уныло – И будет снова все по-прежнему, как было… Иди, взберись туда, под крыши, на чердак:
Предсмертным ужасом еще трепещет мрак, И смотрят на тебя из дыр, из теней черных Глаза, десятки глаз безмолвных и упорных. Ты видишь? То они. Вперяя мертвый взгляд, Теснятся в уголке, и жмутся, и молчат.
Сюда, где с воем их настигла стая волчья,
Они в последний раз прокрались – оглянуть
Всю муку бытия, нелепо-жалкий путь К нелепо-дикому концу, – и жмутся молча, И только взор корит и требует: За что? – И то молчанье снесть лишь Бог великий в силах!..
И все мертво крутом, и только на стропилах Живой паук: он был, когда свершалось то, – Спроси, и проплывут перед тобой картины:
Набитый пухом из распоротой перины
Распоротый живот – и гвоздь в ноздре живой; С пробитым теменем повешенные люди:
Зарезанная мать, и с ней, к остылой груди Прильнувший губками, ребенок, – и другой,
Другой, разорванный с последним криком
«мама!»
И вот он – он глядит, недвижно, молча, прямо
В Мои глаза и ждет отчета от Меня…
И в муке скорчишься от повести паучьей,
Пронзит она твой мозг, и в душу, леденя, Войдет навеки Смерть… И, сытый пыткой жгучей,
Задушишь рвущийся из горла дикий вой
И выйдешь – и земля все та же, – не другая,