Сейчас события двухдневной давности казались Объёмову каким-то нелепым сном. Когда он с тяжёлым сердцем пришёл утром завтракать, в кафе на двадцатом этаже распоряжался улыбчивый паренёк, запутавший Объёмова пересчётом российских рублей в белорусские за сто граммов коньяка, не предусмотренного в оплаченном (уже не усиленном, а ослабленном) завтраке. Вчера вечером здесь была женщина, кажется, Каролина, осторожно заметил Объёмов. Паренёк развёл руками: «Я работаю в ресторане на втором этаже. Меня попросили её заменить: наверное, заболела».
В перерыве между заседаниями в центральной городской библиотеке имени Янки Купалы Объёмов озадачил Серафима (Фиму) Лупана неуместным откровением. Мол, снял с фонарного столба на автостоянке телефончик, позвонил какой-то Олесе, а та… не пришла. Фима благодушно улыбнулся в ухоженную седую бороду, никоим образом не осудив старого приятеля (они подружились сорок лет назад на всесоюзном совещании молодых писателей), но и промолчав о своих ночных при(зло?)ключениях. Он никак не походил на человека, которого ночью откачала скорая помощь.
С давних времён Объёмова изумляла и восхищала способность Фимы респектабельно и опрятно выглядеть наутро после самых диких и безобразных гулянок. Во времена СССР Объёмов и Фима часто пересекались на писательских съездах, семинарах и днях советской литературы в разных областях и республиках необъятного СССР. После 1991 года размах подобных мероприятий резко сузился, утратил державную мощь, однако алгоритм их проведения остался прежним. Хмельная тень СССР всё ещё тянулась за писателями из России и их пишущими на русском коллегами из бывших республик, а ныне независимых государств. А может, этот алгоритм не зависел от того, при капитализме, социализме или феодализме (дальше Объёмов не заглядывал) существовало общество. «А вот у поэта – всемирный запой, и мало ему конституций», – ещё чёрт знает когда провозгласил Александр Блок.
«Мне нельзя иначе, – помнится, объяснил свой феномен Фима полуживому после ужина на базе отдыха „Долина нарзанов“ в Кабардино-Балкарии Объёмову. – Детский поэт обязан быть чистым, красивым и добрым, особенно если он… пишет стихи о Ленине».
В автобусе Фима охотно прикладывался и давал приложиться Объёмову к красивой серебряной фляжке с добрым молдавским коньяком. Приметливый Объёмов заинтересовался эмалевым гербом на фляжке, разглядев в нём среди стрел и сабель… два кривых в капельках крови клыка. «Герб рода графа Дракулы, – объяснил Фима, – его потомки заказали мне поэму». «Для детей?» – удивился Объёмов. «Влад Дракула теперь во всех румынских и молдавских учебниках, – с едва заметной иронией, совсем как раньше, когда на Днях советской литературы, допустим, в Хакасии он читал на молдавском стихи о Ленине, улыбнулся Фима. – Пламенный борец за свободу Трансильвании против… русской тирании».
– Но ведь Русь тогда сама сидела под татарами, – напомнил Объёмов.
– Ты