– В церковь вези покойника, без него другую ночь не сплю!
Тем летом стояла необычная сушь, какой старики не помнили. Трескалась земля на пашне, в полдень невозможно было бегать босиком, и детям шили лапти из кошмы. По слободе и посаду ходил крестный ход с иконами, молил о прощении грехов, о дождях и урожае, просил Заступницу, чтобы умолила Сына не наказывать народ так сурово.
Домашние Сысоя, пользуясь случаем, решились на крайние меры: положили его, чуть живого, на пути крестного хода. С пением через больного переступали отец Андроник, старый дьякон, певчие и пашенные мужики. Сысой открыл глаза, увидел над собой светлый лик с живыми сочувствующими глазами, слеза капнула ему на щеку, он уже не думал, к чему бы это, как вдруг толпа завыла и заметалась. Отец Андроник сунул под мышку крест, подхватил ризы и скакнул в сторону с рассыпавшейся по плечам бородой. На дорогу выскочил бык на коротких ногах с толстой шеей. Сысой от страха попытался встать на четвереньки. Бык, дыхнув мокрым в лицо, зацепил его рогами и швырнул под заплот.
Отрок пришел в себя на лавке под иконами. Все тело болело, мигала лучина, плакала мать. Баба Дарья, стоя на коленях и положив голову на лавку, безнадежно повторяла: «Господи, помилуй! Г-п-ди п-м-луй! Пр-сти прегрешения вольные и невольные!» Сысой же, будто в яви, увидел свой непрожитый день и понял, что не может умереть, не пережив его: то усиливаясь, то ослабевая при налетавших порывах ветра, моросил теплый дождь и все плотней прилеплял к мачте мокрый флаг. Сысою от всего того стало так грустно, что он попытался вздохнуть. В боку при вздохе что-то лопнуло, и стало легче. Он перестал стонать и хрипеть, прислушиваясь к удивительной ясности внутри себя.
– Отмучился Сыска, слава богу! – устало сказала мать без слез в голосе.
– Я живой! – возразил он и удивился громкости своих слов.
В доме засуетились, зажгли еще одну лучину. Феня приподняла дерюжку, прикрывшую сына: рубаха и лавка были залиты гноем, из прорвавшегося «горба» текло и текло.
В эту ночь незаметно отошла бабка Матрена. Потом в доме вспоминали, что, когда умирал Сысой, она сползла с печи с ясными глазами, потребовала медный котел, а в него воды из семи колодцев. Бросила туда четверговых угольков, нашептала, обрызгала правнука и сказала, что он будет долго жить. Затем бабка попросила сводить ее в баню. Снохи помыли старуху, одели в чистое. Напившись травяного отвара, она заняла любимое место на печи. Пока в доме радовались, что Сысою полегчало, про нее забыли, а когда хватились, старушка была холодной, но застыла с добрым лицом, вытянувшись, как в гробу, крестообразно сложив руки на груди.
Был у семьи на кладбище свой угол возле старой часовни. Наверное, один только Александр Петрович знал, где кто лежит, посылая сыновей менять подгнивавшие кресты. Ходили на кладбище всей семьей с малыми детьми. Старшие, прислонив заступы к соснам, трижды обходили могилы, касаясь в поклоне земли пальцами, поправляли осевшие