– Гайна, – отвечала она.
– Мне крайне приятно. А теперь разрешите показать ваши покои?
Девушка кивнула. Кирго указал ей рукой направление, куда нужно идти. Они вместе прошли до двери в младшие покои. Зайдя внутрь, девушка обнаружила вполне роскошные палаты. Гроздья хрусталя, ниспадающие с люстры, дивно искрились. Белые стены, лепнина, мраморный пол заставили девушку внутренне изменить своё мнение о пустынниках и их чувстве прекрасного. Кирго указал на ложе, занавешенное алой шторкой, отделённое перегородкой из дерева.
– Здесь будет ваше место.
– Пусть.
– Вы не хотите снять чадру? Вам не жарко?
– Жарко. Но что обо мне заботиться?
– Я… извините, – запнулся Кирго.
Девушка пристально посмотрела на него. Ничего не было видно у ней под чадрой, кроме самого лица, обведённого в кружок. – Это вы меня извините, – начала она, – меня зовут Гайна… хотя на самом деле Гайдэ, но арабам привычно называть так.
– Я буду звать вас Гайдэ, – отозвался юноша.
– Спасибо. И ещё за то, что спас меня от этих гарпий. – указала она в сторону дев.
– Они мои госпожи, к тому же почти все из них добрые.
– Может быть, – произнесла Гайдэ, – только они столпились… и всё глядят пристально, а их главная так важничает.
– В гареме редко что-то происходит, оттого госпожам и скучно.
– Верно… в гареме, – голос её дрогнул. – Что я развела с тобой разговоры? Можешь идти!
Кирго поклонился, словно французский маркиз, и медленно вышел. «Привыкнет» – думал он. А Гайдэ тем временем удивлялась своей ненужной откровенности по поводу гарпий. Но чему тут удивляться, ведь в новом месте мы сразу стремимся найти родственную душу, высказать ей все наши печали и радости, и находим ее, так или иначе.
3
Уже смеркалось. Зажгли факелы, засветили лучины. Со стороны мечети отзвенели тяжёлые звуки. На двор вынесли стол, стулья, кресла и всю иную необходимую утварь. Кухарка Милима обыкновенно суетилась больше всех. Кирго помогал ей старательно, а Малей делал вид.
Всё было готово. Девушки собрались вместе и уже трапезничали. Не было лишь одной, и она появилась опять в чадре. Все посмотрели на неё, как на дурнушку, и решили, что она попросту не поняла суть мусульманского обычая, так как была чужестранка. Лишь некоторые угадали в её действиях протест. Чадра мешала Гайдэ есть, стесняла движения, стягивала тело и не давала свободу. Веяло прохладой, а потому жары от чёрной ткани уже не чувствовалось. Но косые взгляды и неловкость движений не останавливали Гайдэ. Она ещё больше горячилась, как ребёнок, который чтобы наказать родителей отказывается от сладостей.
После ужина кто-то отправился в купальню, кто-то играл на дудуке (армянской флейте), кто-то разговаривал. А Гайдэ ушла в покои, легла на своё ложе прямо в чадре и молча смотрела в потолок. Ни тоски, ни жалости не чувствовала она. Клетка только захлопнулась, и чудилось, будто ничего не изменилось. Чёрная ткань в