Пришел вечер. Дверь, скрипнув, открылась. Сапоги контролера громыхнули о деревянный пол камеры. Контролер обвел всех лениво-сосредоточенным взглядом, открыл планшетку. Началась поверка…
– Газимагомедов, – прозвучала новая фамилия.
– Наиль Габибулович, – бойко отозвался Николай Григорьевич.
Когда захлопнулась дверь, я поинтересовался у новичка.
– Ты, дагестанец?
– Да, даргинец, – ответил он, хитро улыбаясь, как раскрывшемуся секрету. – А как ты догадался? – задал он встречный вопрос.
– А кем может быть человек с такими паспортными данными? Но почему Николай Григорьевич?
Попытавшись перевести в шутку, он все-таки рассказал, что являлся офицером, военным летчиком, майором запаса. Участвовал в семидесятые годы в боевых действиях в дружественной нам Анголе. Где был сбит и неудачно катапультировался; парашют зацепился за деревья тропического леса, с которых он чудом спустился, перерезав стропы. При этом закатил рукав рубашки и показал левую руку, покалеченное предплечье, на котором был след сильного ожога. Когда он шевелил пальцами, из-за дефицита кожи сухожилия были на виду и сокращались как у терминатора.
Это были тяжелые воспоминания, при них Николай Григорьевич становился серьезным. Все же он, довольно, закончил рассказ тем, что теперь инвалид и получает пенсию, а, следовательно, может не бояться пыток при дознании, принуждения к работе и побоев по прибытию в зону. Легкую задумчивость вызывали лишь мысли о блатных, против которых иммунитета у него не было. И он решил придерживаться меня.
Позже летчик прибыл в лагерь, где быстро освоился и держался довольно независимо. Срок у него был – пять лет. Отбывал за мошенничество. Нет такого преступника, который не найдет себе оправдание. И конечно, Николай Григорьевич не считал себя мошенником. Он заводился и с пеной у рта ругал демократов и развал Союза.
– Вот раньше были времена! – вспоминал офицер запаса. – Приезжали в любой колхоз, на любое предприятие и брали все, что надо: машину картошки, муки, крупы. Меняли на солярку, топливо, спирт, – браво жестикулировал он.
– Поэтому армию и развалили, и страну тоже, – замечал я.
На что Николай Григорьевич замолкал, мгновение пристально смотрел на меня, как на обидчика. Потом демонстративно махал рукой и собирал слушателей среди простых мужиков, с которыми сходился, надо сказать, запросто. Со многими был приятелем, с некоторыми на короткой ноге, над кем-то подшучивал и похлопывал по плечу. Короче говоря, подвязался в лагере неплохо, ловко умасливал нужных людей. Ни в чем не нуждался, на пенсию отоваривался в ларьке. Подписал у хозяина (начальника колонии) разрешение на вынос продуктов из столовой, и ни в чем ограничений не знал, в баню ходил по желанию.
– Я захожу на вахту и говорю как офицер с офицером! – хвастал он своей пробивной способностью.
Начальство его не трогало, уважало, смотрело снисходительно, мол, бывший… из наших… Ну с кем