Воевода Нянка хотел было спрятать княжича где-нибудь в надёжном месте, но взбунтовала мальчишеская кровь. Взглянул Владимир на воеводу гневно. Все от малого до старого на стенах крепости, а он, как мышь, должен сидеть в потайке? Снял Владимир со стены в своей ложенице меч, надел шлем, нацепил княжеское корзно и выскочил на волю. Воевода бежал и кричал вслед, чтобы хоть княжич переоделся в простое, чтобы не быть замеченным врагами. Но куда там! Уж очень хотелось юному княжичу показать свою стать и храбрость.
Воевода рубился рядом с княжичем, пока лихая стрела не впилась ему в шею. И перед смертью, хрипя, вымолвил он последние свои слова:
– Возмоги, княже… возмоги…
Но через некоторое время всё было кончено. От пожара крепости занялись огнём даже близлежащие рощицы. Монголы добивали раненых, связывали здоровых пленников. Княжич не заметил и сам, как стал пленником. В открытый бой монголы с ним не шли. Они суживали круг, в который он попал, отбивали удары меча. Потом сзади на него набросились, смяли, вышибли меч, и он стал бессильным. В ярости тыкал куда попало кулаками, кусал врагов за руки…
Костёр разгорелся огромный. Не жалели для него монголы сушняку. Сколько таких костров по полю, но у иных блаженствуют победители, у других не спят, кусают в кровь губы от ненависти и бессилия пленники, спелёнатые безжалостными верёвками. А в чёрном небе звёзды: то ли отражение земных огней, то ли там горят свои костры, за которыми тоже радости, тоже горе.
«Возмоги, княже…» – говорил Владимиру перед смертью воевода. Но ведь знал, что не одолеть уже московлянам врагов, что все уже перебиты. Он, наверное, понимал, что монголы не убьют Владимира, а постараются приручить юношу, сломить его волю. Задумался юноша, а выдержит ли он? Не склонился он перед татарским князем, хотя слышал в Батыевой юрте русский шёпот:
– Поцелуй пресветлому ногу, покорись!
Совет неизвестного предателя был, как пощёчина, как оскорбление. Он, потомок Мономаха, будет стоять на коленях перед поганым степняком! Владимир хотел встретиться глазами с иудой, чтобы обжечь презрением…
И вот он, раздетый, униженный, сидит у этого костра под присмотром двух монгольских воинов. Вначале они с любопытством рассматривали его, лопоча что-то по-своему и смеясь. Но постепенно сморились и дремлют, склонив головы. Порой то один, то другой, очнувшись от дрёмы, подбрасывают в костёр сушняка. Княжича томит огневица,