Все закончится тем, что сторож столкнет Мишу с крыльца.
Назавтра Миша опять в «Девятке». Официантки ему врут. Но он и без того не сердится. Они опять приглашают Мишу в провожатые. Он радуется, верит. И повторяется прежнее.
В понедельник на карусели не катают. Миша неприкаянно слоняется по базару. Спросят, почему он кислый, – пожалуется:
– Однорукий придумал выходной. Маманя ругаться будет.
– Неужто, Миша, ты ее содерживаешь?
– Маманя копеечки просит.
– Есть-то ведь ей надо.
– Ливерные пирожки.
– Значит, пирожки с ливером матери носишь?
– Из «Девятки».
– А вот в «Девятку» тебе не след ходить. Ты не инженер какой-нибудь, не американец.
– Галина Мироновна рассельдится.
– Эка важность.
– Галина Мироновна женится на мне.
– Тогда ходи. Человеку парой назначено жить. Правильно, Миша. Калган у тебя варит на все сто процентов.
Милостыню Миша боится просить. Срамили много раз: «Буйвол краснорожий! Иди-ка ты на товарную станцию вагоны разгружать». Иногда он заработает тем, что туши из ледника в мясной павильон переносит, или тем, что дотащит комод, шкаф, кровать.
Однажды в такой маетный для Миши день я был в коммерческом магазине. Мать посадила меня возле деревянного помоста, на котором стояла, отвешивая хлеб. Я выколупывал дранкой из бумажного стаканчика мороженое и заедал горбушкой серого хлеба. Под прилавком, впритык с помостом, белел ящик, куда мать бросала бумажные деньги. Если возьму несколько рублей, то она, вероятно, не узнает, а Мишу – он голодный давеча плелся по зеленому рынку – они спасут.
Я привстал на колени, начал опускать руку в ящик. В этот момент к ящику наклонилась мама, чтобы дать сдачу с тридцатки.
Я отдернул руку. Ждал, что мать ударит, – видел, как бьют на барахолке воров.
Мать погладила меня, отшатнувшегося, по волосам.
– Тебе сколько надо, Сереженька, ты спроси. Смогу – пожалуйста. Без спросу никогда не бери. Недостача получится, и меня в тюрьму посадят. Без меня ты никому не нужен. Я в тюрьме умру, ты тут. Ты на что хотел?
– Ни на что.
– На ути-ути? На пробки для пугача?
– Ну тебя.
– Виноват ведь. Давай бери мороженку и хлеб и шагай-ка без остановки до барака.
Мишу я разыскал на толкучке. Я стыдился: сам поел, а ему ничего не принес. Я шатался за ним украдкой.
Многие знали Мишу и здоровались с ним. Редко кто упускал случай потешить себя. Миша кивал на приветствие своей маленькой головой, торчавшей над толкучкой. В ответ на вопросы он чаще всего что-то бормотал. Вряд ли он знал всех, кто его знал.
Посреди барахолки Мишу остановила игривым восклицанием «Мишенька, ненаглядный!» баба в сатиновом, с цветами шиповника сарафане. Толстуха крикнула Мише:
– Миш, болтают, Галину Мироновну собираешься