– Ну да, он никогда не мог перенести, чтобы у меня было что-то, чего у него нет.
– И, насколько я помню, – сказал я, – ты был просто вне себя, когда он приобрел тренировочные стартовые кабинки, и не успокоился, пока не завел их и у себя тоже.
– Ну что ж, никто не совершенен! – Дед как ни в чем не бывало пожал плечами. – Но если у крысеныша нет секретаря, кто еще может знать его жизнь как свои пять пальцев?
– Вот в этом-то весь вопрос, – сказал я.
– Мейнард, – уверенно сказал дед. – Больше некому. Мейнард ведь жил с отцом еще долго после того, как женился. Он женился в восемнадцать… глупо, конечно, я это всегда говорил, но у него Бобби был на подходе. А в следующие пятнадцать лет он разъезжал туда-сюда; он считался помощником Аллардека, но то и дело мотался в Лондон заключать все эти сделки. Какао, представляешь? Ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-то сделал состояние на какао? А Мейнард сделал! Аллардек долго пыжился, повсюду рассказывал, какой у него сын толковый. А моего сына уже не было в живых. Я ему однажды напомнил об этом, довольно резко. И с тех пор он заткнулся.
– Мейнард не станет губить карьеру Бобби, – сказал я.
– А почему нет? С тех пор как Бобби женился на Холли, Мейнард с ним даже не разговаривает. Холли мне говорила, что, если Мейнард хочет что-то передать сыну, он приказывает своему ручному адвокату ему написать. И пока что все письма были насчет того, чтобы Бобби вернул Мейнарду деньги, которые тот одолжил ему после окончания школы, чтобы купить машину. Холли говорит, Бобби был так благодарен отцу, что написал ему письмо, в котором говорил «спасибо» и обещал когда-нибудь эти деньги вернуть. Вот теперь Мейнард их с него и тянет.
– Просто поверить не могу!
– Это чистая правда.
– Вот ублюдок!
– Ну вот уж нет! – сухо возразил дед. – Мейнард кто угодно, только не ублюдок. Он вылитый Аллардек. Та же самая поганая ухмылочка. Такой же надменный. Жидкие волосы, подбородка все равно что нет. И крысеныш этот тоже весь в них.
Крысеныш, то есть Бобби, любому постороннему показался бы самым обычным человеком с нормальным подбородком и довольно приятной улыбкой, но я промолчал. В доме Филдингов никогда не будут относиться беспристрастно к грехам и недостаткам Аллардеков.
Я провел у деда весь день и вечером вместе с ним обошел конюшни. Было всего половина пятого, но зимние дни коротки – на улице уже темнело, и в денниках горели желтые лампочки.
Конюхи, как всегда, суетились, выгребая навоз, разнося сено и воду, прибирая в денниках. Старый главный конюх (на которого, кстати, дед никогда не орал) обходил конюшни вместе с нами, обмениваясь с дедом короткими замечаниями по поводу каждой из пятидесяти или около того лошадей. Они беседовали тихо, серьезно и сосредоточенно. В их голосах слышалось некое сожаление. Год со всеми его надеждами и триумфами подошел к концу, возбуждение улеглось…
Я очень боялся, что новый год для деда уже не наступит, что он заболеет или умрет. Он