«Во всех женщинах тлеет искра. Кому не хочется раздуть из нее пламя? У нас для этого есть die Werkzeuge[71]. И мы можем все это сами, одни, – мужчины не умеют обращаться с огнивом», – говорила она, белокудрая сладострасточка, и выпячивала грудь в нашей высокой тесной кухоньке в квартирке на бульваре в Буэнос-Айресе, где мы подолгу сидели перед духовкой (нашим единственным источником тепла), курили, как паровозы, и громким шепотом делились опытом. Потом Хайди подняла средний палец и спросила: «Как это называется по-исландски?»
«Langatöng», – ответила я и тут же перевела на немецкий буквальное значение слова – «длинные щипцы».
– Ну вот видишь – огниво! – выкрикнула она и зажмурила глаза в радостном хохоте. Так что веснушки на ее лице сместились. У нее была та красивая золотистая, загорелая кожа, которая всегда выглядит немножко искусственной в своей безупречности. Она выбрала себе слишком легкомысленный псевдоним. Для девушки вроде нее называться «Хайди»[72] было просто смешно. Но мы могли смеяться, мы могли хохотать – о бог моей памяти! – две светловолосые девушки на заре жизни.
За высоким окном кухни мужчины тех времен переругивались автомобильными клаксонами: бранящиеся нетерпеливые небритые сыны двадцатого века, которые так и не выучились подбирать ключ к женщине.
Этим умением владела Хайди. И она делилась им с другими женщинами. Постельную науку она постигала у колумбийской доярки на ферме у подножия Анд – превеликой мастерицы играть пальцами, обладательницы клитора величиной с сосок. А та, в свою очередь, переняла ее в юности от мулатки-полуголландки на дрейфующей лодке. Хайди преподала эту науку мне, а я – другим. По крайней мере, я помню двух моих учениц: норвежскую монашку, с которой мы возвращались на одном корабле из американской ссылки, а потом Лилью, дочь Байринга. Она была болунгарвикской громадой, которая потом выучилась на лесбиянку.
Американец Боб был единственным мужчиной, которому я успела худо-бедно объяснить дорогу по запутанной пустоши женской доли. Моих исландских Йоунов больше интересовала мужская генеалогия, чем женская сексология. Этот канзасец также был единственным в моей жизни мужчиной, который знал больше, умел больше и хотел больше, чем я. Он открыл для меня те источники наслаждения, о которых исландская дева едва ли читала. Например, он подарил мне вибратор, чудесный прибор, а потом захотел сфотографировать меня за сладострастным трудом, но я ответила, что исландским президентским законом такое запрещается.
Так что Америка стала, если можно так выразиться, моей школой эротики – и Южная, и Северная. До того я ложилась под мужчин, особо не думая о собственных потребностях, и тогда все эти телодвижения скорее делались для удовлетворения гордыни, чем для услаждения тела. Пусть наслаждение было небольшим, зато можно было хвастаться, что ты кого-то там завлекла. Для меня это были просто-напросто «скачки», или трахусины,