– Здравствуйте, – зачем-то поздоровалась с ней Аня.
– Здравствуй, здравствуй! – улыбнулась Ариадна, блеснув белыми зубами, явно ненатуральными.
– Вы всегда так… наряжаетесь на завтрак? – спросила Аня, несколько смутившись из-за своего весьма затрапезного вида.
– Всегда! Знаешь, я люблю выглядеть на все сто! Я же женщина, хоть и старая, – прошептала Ариадна, оборачиваясь, словно их кто-то мог подслушать.
– Как вы себя чувствуете?
– Лучше! Значительно лучше!
– Просто не верится…
– Дорогая Анна, я знаю, что у меня рак и жить мне осталось не так уж много, но я хочу последние дни провести не в постели, а в полноценном по возможности состоянии.
Аня даже не знала, что сказать этой мужественной женщине, не забывавшей о внешнем виде даже в болезни.
– Что тебя здесь задержало? – спросила она.
– Даже не знаю… эти фотографии, улыбающиеся лица…
– Конечно! Они же не россияне, на их лицах не отразилось то, что пережили русские. Думаю, что в альбомах русских людей того периода времени много меньше таких вот безмятежных взглядов и счастливых лиц. – Ариадна взяла ее под руку. – Ты остановилась из-за того, что здесь все не по-русски. Для нас фотографии – что-то интимное, личное, что мы можем позволить себе рассматривать долгими зимними вечерами в минуты ностальгии. Австрийцы совсем другие, они выставляют свое счастье всем на обозрение, – сказала Ариадна и рассмеялась. – Только не подумай, что я их не люблю. Я всю жизнь провела вне родины, среди австрийцев множество прекрасных людей. За границей я встретила свою любовь, родила ребенка, затем появился внук… – Взгляд пожилой женщины задумчиво скользил по стене с фотографиями. – Прости, Анна… это момент дежавю, элемент ностальгии. Моя беда в том, что я так и не смогла забыть Россию…
– Разве ж это беда? – осторожно поинтересовалась Анна.
– Когда жизнь прошла вне Родины? – пожала плечами Ариадна.
– Почему вы не внесли ни одного элемента русской культуры в ваш быт? – спросила Аня, и ей это действительно было интересно.
– Это не мой дом, а мужа. Ему ведь тоже пришлось несладко, когда он женился на русской, я не могла ничего менять в его уже сложившейся жизни. А после его смерти… я оставила все как есть… как дань моему спасению, нашей любви.
– Значит, вы, прожив здесь столько лет, не можете назвать этот дом своим? – сказала Анна.
– А ты бы что-то изменила?
– Я бы – да! Причем еще при муже, – честно ответила Аня.
– Мне нравится твоя прямота, – улыбнулась хозяйка, – вот, смотри… это мой сын. – Она показала на фотографию с изображением субтильного юноши со светло-русыми волосами и грустными глазами.
– Отец Эрвина?
– Он, – подтвердила Ариадна, теребя нитку дорогого розового жемчуга