Китайцы, например, покупали за реальные деньги (монеты) специальные бумажные деньги, которые сжигали по праздникам, посвященным умершим, чтобы сделать финансовый дар своим предкам.
Однако левые либералы, естественно, не могли терпеть религиозную подоплеку в концепте апелляции к потомкам (хотя, например, во время русской революции она была очевидна) и неуклонно работали над профанированием и банализацией самой идеи обращенного в будущее проекта.
Пика банализации тема инвестиции в будущее достигла при Хрущеве.
Молчаливое большинство повсюду было податливо к социалистическому дискурсу о будущих поколениях: эмигранты в Америке ехали на непосильный труд и чудовищные условия существования также ради детей или внуков.
Дело в том, что исключенному из мифологической программы деклассированному люмпену важны не столько его потомки, сколько совершенно иная, гораздо более психологически оперативная вещь – надежда.
Дети есть лишь технический эвфемизм надежды, некий колышек, на которую ее можно материально повесить.
Молчаливое большинство изгнано из устойчивой, воспроизводящейся в неизменных условиях среды. Оно лишено сословных ценностей и сословного языка.
Первым важнейшим элементом сохранения связи с миром, критерием узнаваемости для молчаливого большинства является националпатриотизм.
Однако если его вынуждают еще и покинуть родину (как при эмиграции) или принять интернационалистскую систему взглядов (как в условиях советского социализма), то вторым эшелоном обороны оказывается надежда.
Надежда на свой завтрашний день, лучший, чем сегодня – самый бросовый психоидеологический продукт, который не востребован ни традиционалистами (у них вечность), ни либералами (у них настоящее), ни радикалами (не верь, не бойся, не проси).
6.6. Банкротство будущего
Кризис содержания мировой цивилизации в том, что она становится «не по карману» всей совокупности ныне живущих людей: спекулятивная надстройка через инструмент кредитов «проела» достояние человечества на поколение вперед.
По мере того, как происходит многоканальное замыкание всех на всех в глобальном экономическом процессе, исчезает различение между внешним и внутренним в экзистенциальном плане и осуществляется девальвация человеческого материала.
Время менеджера стоит в тысячи раз больше, чем время древнего раба, потому что на менеджера замкнуты тысячи людей, обеспечивающих его функционирование, а раб поддерживал собственное существование в одиночку, да еще и трансформировал свое время в стоимость времени другого.
Но менеджер как экзистенциальная фигура по сравнению с этим рабом, все равно что мыльный пузырь рядом с чугунным ядром.
Внутри менеджера нет подлинного человеческого содержания.
А значит, он очень далек от любых возможных аналогий с архетипическим макрокосмом – Великим существом.
Цель же метаистории, с точки зрения клуба