единым семейно-родовым кланом германских принцев, а большая Евразия – альтернативным семейно-родовым кланом Тимуридов (тюркских ханов – потомков Тамерлана), связанных к тому же еще и с Чингизидами. Таким образом, за чересполосицей феодальных суверенитетов скрывался своеобразный глобализм «семейного типа». Исключением не стала и Российская империя, в которой под видом русской боярской фамилии Романовых правили все те же германские принцы. Исход Первой Мировой положил конец этой идиллии. Принцы спрятались за выкаченными на колесах парламентов и партий турусами демократии. После этого суверенитеты утратили свое функциональное назначение: охранять феодальные права династий – и превратились в повод для национал-демагогов претендовать на международные политические статусы для своих народов, а точнее, их брендов. Хозяев жизни это никоим образом не устраивает. Поэтому сегодня поставлен вопрос о конце национального государства. Кому-то может показаться, что такой ход вводит нас в постгосударственную эру. Не тут-то было! Государство, как мы помним, есть паразитический институт разрыва обратной связи между управляемыми и управляющими. Территориальный принцип оставляет хотя бы тень возможности для ограниченных данной местностью электоратов предъявлять претензии территориально избранным политикам. Однако стирание границ лишает смысла избирательную систему. Новое кочевье, глобализация миграционных потоков убивают муниципалитет и земство. Но государство остается в виде международной бюрократии, которая не отвечает перед населением вообще и подчиняется только политическому клубу, объединяющему традиционные элиты.
4.5. Кризис участия и обратной связи (конец иллюзии единого общества)
Кризис обратной связи верха и низа в обществе заключается в растущей некоммуникативности низа, лишенного возможности формулировать свои послания к верху, т. е. отлученности низа от системы коммуникаций.
Во времена фараонов цивилизация давала концепцию человеческого единства в рамках цивилизационного проекта. Самый последний земледелец имел отношение к фараону хотя бы как бесконечно малое от него. Леволиберальный дискурс, положивший в свою основу концепцию пролетариата и сделавший ставку на борьбу классов, сильно подорвал иллюзию единого общества, сходящегося на общей цели. Сегодняшние политтехнологи активно пытаются представить постмарксистский и постсоциалистический мир еще и как постклассовый. Однако для этого остается все меньше аргументов. В большинстве регионов мира стремительно дискредитируется национализм как точка сборки. Национализму бросают вызов землячества и диаспоры мигрантов, старые местные сепаратизмы (ирландцы, баски, албанцы, курды и т. п.). Наконец, обостряющееся социальное противостояние верха и низа. Вторым после национализма ответом на вызов теории классовой борьбы стала встречная теория «открытого общества», либеральной демократии. Однако по мере глобализации резко сокращается целесообразность демократической
