– Опыт, братец, опыт, – засмущался мастер.
– Ага, а я по телевизору смотрел.
– Видел, что тут у вас по телевизору показывают. Кошмар! Министр культуры кто сейчас, Фурцева?
– Не, Екатерина Дашкова, – усмехнулся я. – Померла Фурцева. Давно уже. Сейчас – тоже баба какая-то, фамилию не помню… А на хрен она тебе нужна?
– Пожалуюсь на него в ЦК, – писатель мстительно прищурил глаза. – Одни бляди и евреи по телевизору. Где ансамбль «Березка», где Зыкина, где Тарапунька и Штепсель?
Я вздохнул и отвинтил у бутылки пробку. – Напиши, Ляксаныч, напиши… Может, в дурдом заберут.
– Тебя вперед заберут, эротоман престарелый.
– За это сейчас не берут. Наоборот, поощряется в демографических целях.
– А как поощряется, материально? – заинтересовался вдруг классик.
– Не, триппером, Михаил Александрович.
– Жаль, а то я недавно жил с одной библиотекаршей, может быть, и помощь бы какую оказали.
– Это у вас-то денег, нет? – изумился я. – Такие гонорары, такие тиражи!
– Определенно ты, Вася, мозги пропил! Для всех же я помер. Кто ж мне денег даст? Точно в дурдом заберут. Эх, беда! – Шолохов сокрушенно махнул рукой. – Наливай!
– Да уж, – я почесал затылок. – В любой ситуации необходима какая-то доля абсурда.
Мы выпили, формально закусив вчерашней килечкой в томате.
– Михаил Ляксаныч, а где Женя Петропавловский? Вроде ж вместе медали обмывали?
– А выгнал я его, – нобелевский лауреат сердито нахмурил лоб.
– Как выгнал, это ж мой кент? – видимо, в моем голосе появилась грозная интонация, так как собутыльник немного отодвинулся в сторону.
– Но, ты пойми, Вася, – Шолохов примирительно разлил водку по стаканам, – когда мы начали с девками «Ламбаду» танцевать, Петропавловский меня первым поставил.
– А второй кто был?
– Одна из проституток.
– Ну, Ляксаныч, это ж из-за уважения к тебе, – успокоился я.
– Если б уважали, то трех бы баб вызвали, – великий писатель никак не мог забыть обиду. – А то сами тут такое вытворяли, а на меня: «Иди, дед, спать».
– Зато книжки мои почитал, Михаил Александрович, – осклабился я.
– Не, ты точно у меня, Вялый, сегодня схлопочешь, – Шолохов угрожающе взял за горлышко пустую бутылку. – Книжки… Фабула копеешная, атмосфера и бытовые детали отсутствуют, характеров нет – одна стилизация. Текст плывет отдельно от действия, мотивация скрыта и туманна. Уж лучше, действительно, с бабами кувыркаться.
– Ляксаныч, давай Жене позвоним, пусть приедет и девчонок снова привезет. – Я взглянул на бутылку в его руке. – Троих.
Классик задумался. Размышлял он довольно долго.
– Знаешь, что я решил, Вася?
– Четырех баб?
– Тебе на пенсию через семь лет, а всё дуркуешь! – чувствовалось, что тональность его мысли несколько