– Мама, мне плохо!
– Ты опять кого-то убил?
– Нет, но валят на меня. Он очень заботился о безопасности.
– И как же ты его?
– Это не я! Но я… заболел.
– Я ничем не могу тебе помочь, мой бывший сын. И зря ты выпил.
Звучат короткие гудки.
– Мама! – кричит Мозгун и снова вслушивается в беспощадно короткие сигналы прерванной связи.
Чис мечется по гостиной, затем наполняет водкой рюмку-бокал, залпом осушает его и плюхается в кресло. Что же делать?! Комар убит, Испанец и Пушкин теперь во врагах, а Мозгун – в соплях!
Чис почувствовал себя маленьким беззащитным мальчиком, которому и на улицу показаться страшно. Но в детстве могли лишь побить (и били), а теперь просто убьют, уничтожат. А перед смертью, вероятно, будут мучить. Да, именно так. Перед смертью он обязан будет поведать, как это они с Мозгуном решились поднять руку на Комара. И кому же, в самом деле, могут задаваться подобные вопросы, как не наипервейшему приближённому Мозгуна?
А потом убьют. Замочат даже в том случае, если Чис выдержит пытки и не возьмёт на себя чужую вину. Ни он, ни Мозгун не имели отношения к смерти Комара, и по этой-то, в частности, причине будет особенно обидно умирать, предварительно к тому же приняв жуткие муки.
Пискнула дверь, в гостиной появился Мозгун. Ничего не видя перед собою, с затуманенными от слёз глазами, жалко хлюпая покрасневшим носом, он тенью пробрался в ванную и принялся шумно сморкаться. Затем разрыдался.
Чис содрогнулся. Господи! Потом вскочил и вновь наполнил водкой бокал. Однако опомнился, мужественно поставил бокал на столик и убежал в дальний угол, подальше от искушения выпить водку единым махом.
Но всё равно спустя минуту бокал был пуст, а Чис, расслабленно-невозмутимый и спокойный, сидел в кресле и поигрывал носком остроносого ботинка. Сейчас он поговорит с шефом ещё раз. И он узнает, какая муха укусила патрона, и укусила так сильно, что рассиропила его, словно пожилую, затурканную жизнью бабу.
Явился Мозгун. На этот раз он сразу обнаружил Чиса. И растерялся. Он хочет придать жалко подёргивающемуся лицу подобающее выражение, однако у него ничего не выходит.
И Чис пьяно и нагло ухмыльнулся.
– Иди сюда, Мозя, садись, – распорядился он. До этого момента подобной фамильярности в отношениях с Мозгуном Чис никогда себе не позволял. Он и Мозей-то его ни разу прежде не назвал – всё только «шеф», «босс», «патрон» да ещё по имени-отчеству. – Садись давай, садись. Перетереть надо.
Мозгун повиновался.
– Мозя, мы попали, – улыбаясь, сообщил Чис. – Мы попали по-крупному. Чья вина, спросишь? А это, я тебе скажу, не имеет значения. Главное, что ты не смог отмазать себя от этого мокренького дельца. Я Комара имею в виду. И приняли мы их не по рангу. В обиде они ушли, опущенные, ха-ха, они ушли. То бишь – злые.
– Объяснил же, что заболел, – пробормотал Мозгун.
– Плохо объяснил. Иначе не обозвали бы тебя презервативом