А дальше уже не смешной, а лживый рассказ о том, как полеживали они в кюветике и вдруг увидели: два все тех же «велосипедиста» конвоировали человек пятьсот наших пленных. По описанным обстоятельствам пленным ничего не стоило укокошить этих «велосипедистов», у которых руки заняты рулем велосипедов, а чтобы стрелять, надо соскочить с него и снять автоматы. Но «500 человек идут покорно». Поверить в это еще труднее, чем в безмятежное лежание при свете дня в кювете на глазах немцев.
Гранин продолжает: «мы решили подстрелить охрану». Почему только «под», а не убрать вовсе? Гуманизм? Но тут же один из них сказал: «Думаете, они разбегутся?». Гранин отвечает: «В лицах их читалось поражение». Вот читатель, а! Это каким же образом читалось, что и без охраны пятьсот человек покорно будут шагать в плен? Это читалось глазами Гранина.
А глаза поэта-фронтовика Юрия Белаша видели в подобной картине совсем иное:
Последний шанс!.. Не ждать, пока прикончат,
А броситься внезапно на конвойных. Их двое.
Спереди и сзади – с винтовками наперевес…
То есть в полной готовности открыть огонь. А Гранин даже не поминает о вооружении своих «велосипедистов». Бывший советский писатель Гранин думает как немецкий конвойный: русский отупел от ожиданья смерти. По отсутствию интереса он, видно, и не слышал о множестве наших пленных, бежавших из-под конвоя, из лагерей и вступавших в партизанские отряды. Были среди писателей и такие, как Степан Злобин, еще до войны прославившийся своим «Салаватом Юлаевым», и среди тех, кто стал писателем после войны, как Константин Воробьев, попавший в плен еще в 41‑м, но в 43‑м он не только бежал, но и создал партизанский отряд. Сердцевед Гранин должен бы понимать, что было написано на лицах таких пленных, как Зоя Космодемьянская и Мусса Джалиль, Злобин и Воробьев, генералы Карбышев и Лукин, когда «велосипедисты» или пехотинцы гнали их в плен. Но сердцеведу незнакома такая грамота, и это естественно для того, кто даже спустя пятьдесят лет после победы уверен: «По всем данным мы должны были проиграть».
И еще один гранинский фронтовой эпизодик: «Самое начало войны. Мы наткнулись на четырех немецких солдат. Они, уставшие, грязные, свалились в кусты и спали». Опять – полная анонимность! Кто «мы» – работники политотдела? Какого – дивизии, армии? Какой армии? Где это «мы наткнулись»? Почему какие-то немецкие солдаты в такой странной ситуации