После побежала к Ивану, не дождавшись вечера, о котором сама с собой договорилась накануне. Этой паузой я хотела наказать его за вчерашнее негостеприимство, хотя я, конечно, обманывалась, что для него это будет пыткой, поэтому и побежала.
Зайти в дом не решилась, позвала с улицы, здесь все так делают. Дикая, я дикая.
Иван вышел тут же, в руке держал лукошко. Я рассмеялась. Он не обратил внимания на смех. Устремился в сторону леса, я засеменила за ним. Всю дорогу думала о том, что если у всякого есть тяжелая повесть, то у Ивана, должно быть, она неприподъемная.
Мы замешкались возле дома Нюры, теперь она уже возила дрова. Иван вырвал у нее из рук тележку с дровами и повез их во двор. Когда Нюра делала не то, что нужно, Иван ругался на блатном жаргоне, но не матерился. Его манера разговаривать меня не раздражала, скорее дивила. В хорошем смысле этого слова.
Потому как язык – поразительный механизм. Если говорить о языке, которым мы пользуемся в обиходе и о том, который преображаем для статей, это вещи совершенно разного порядка. Ты можешь матюгаться безбожно день ото дня, но садясь перед монитором и ощущая под пальцами хрустящую пластмассу, тут же набираешь – «неосуществимо».
Язык печатный ужасен, даже самый хороший и тот ужасен. Поэтому никто ничего не читает, ведь довели людей до белого… (вот я о чем и говорю). Заявляю, нет провозглашаю – мы убили язык! Современный человек не оценит ни витиеватых фраз, ни причастных оборотов, все это мертво и оторвано от настоящей жизни. Я в реальной жизни истеричная, припадочная, визгливая, не всем это нравится, но все отмечают, что я персонаж живой, чувствующий. А на бумаге отобразить свои качества не могу. Это, конечно, еще и оттого что таланта нет, но и потому что язык загубили.
Ох, сколько силы в Нюрином вскоре совсем исчезнувшем «куды» и сколько красоты и характера в Ивановом «доказательству».
Пропадем мы скоро не от ядерной войны, а потому что замолчим. А может, всего-навсего писать перестанем? Закопаем это дело и станет лучше, потому что как минимум жалких попыток не будем демонстрировать и видеть. Надеюсь, что так.
Что же касается образности языка Ивана, то в наших последующих ссорах он никогда меня не оскорблял, его манера была тоньше, дольше, разрушительнее, он умел обидеть смыслом. В некотором роде это талант, значит, натуру человека чуял. Но он в полной мере не осознавал, что такие обиды, как бы ты не менялся и не совершенствовался, оставляют на душе след, что после такого ты никогда не сможешь думать о себе хорошо. Иван же, в свою очередь, к словам относился не больше, чем к подмеченному и высказанному замечанию, на которое сам бы никогда не обиделся, потому что сердиться не умел.
Иван не просил меня помогать Нюре, а сама я помощь предлагать не собиралась. Было приятно