Грот в Ущелье Женщин. Геннадий Ананьев

увесив правый борт старенькими обвислыми покрышками со звонким морским именем – кранцы, осторожно приблизился к борту пограничного сторожевика. На палубе стояло несколько рыбаков, готовых поймать меня. Не забыли, видимо, как нерасчетливо прыгнул я на их палубу первый раз с рейсового парохода – чуть не отбил ноги и едва не вылетел за борт. Теперь-то я знал, что прыгать нужно в тот момент, когда палуба еще поднимается, но уже вот-вот остановится, чтобы стремительно затем полететь вниз. Вместе с волной. Тогда на палубу опустишься мягко, почти без толчка. И чемодан не нужно хватать с собой. Его во второй заход примут. Но откуда ведомо рыбакам, что я уже начинаю привыкать к штормам, и на этот раз лишних хлопот не создам. Они все думают, будто я несмышленый большеземельный человек. Кричат громко:

      – Чемодан, Лексеич, не тревожь!

      – Не стану. Подходите.

      Едва коснулся «Альбатрос» борта и взметнулся на волне (вот она – палуба), я прыгнул как с коня на вольтижировке и коснулся палубы в тот самый момент, когда она пошла вниз. Даже не почувствовал толчка. Рыбаки лишь на всякий случай поддержали меня.

      Траулер отпрыгнул от сторожевика, борт которого вдруг стал невероятно высок – всего несколько минут назад казалось, что здесь, за островом, волна не так высока, но вот теперь виделось совсем иное: взлетали и опускались суда на несколько метров, и не рассчитай капитан «Альбатроса» самую малость, не помогли бы кранцы-покрышки, заскрежетало бы железо, погнулись бы борта, на палубе бы не устоять от такого удара.

      «Альбатрос» же заново подкрадывался к кораблю Конохова, с борта которого уже свисал на короткой веревке мой чемодан и небольшой сверток, упакованный в целлофан. Миг опасности – и вот уже рыбаки подхватили брошенные чемодан и сверток, «Альбатрос» отпрыгнул, Конохов крикнул в мегафон:

      – Никита, отцу поклон! И гостинец. Табачок, – потом мне: – Будь здоров, пехота-кавалерия!

      Я помахал ему рукой, пообещав вполголоса: «Постараюсь», – словно он мог меня услышать. Я был немного удивлен тем, что Конохов назвал капитана МРТ по-дружески Никита и тем, что послал деду Савелию подарок.

      «Старые знакомые, видно».

      Поднявшись на мостик к капитану и поздоровавшись с ним, спросил:

      – Кто, Никита Савельевич, погиб?

      – Сын мороженника.

      Миша Силаев. Пухлощекий, мягенький, как неоперившийся гагунок. Старательный. Услужливый. На турнике больше двух раз подтянуться не мог, хотя пыхтел-старался. Солдаты шутили: «Мешок с мухами, шевелится, а не летит». Капитан Полосухин говорил, бывало, в сердцах:

      – Пончиками бы ему торговать!

      А ходил Силаев ничего, на усталость не жаловался. Только посапывал. Только один раз, когда мы морозной осенней ночью прошагали с ним по берегу километров десять, он стеснительно показал мне варежки:

      – Во, пощупайте.

      Их можно было выжимать. Тогда я пошутил:

      – Граница, брат, – не мороженое-эскимо, шоколадом облитое.

      Подшучивали