Две недели отпуска пролетели быстро. В последнее перед возвращением утро я заспался. Накануне мы до ночи сидели на кухне с братом Петром – выпивали, спорили о том, когда начнётся двадцать первый век: в этом году или в будущем? Вспоминали улицу Гоголя, «Шара-Бара», «Кислий малакё», «Кирасин», «Мусорного директора», «Старьёвщика»…
– Ии – и – и-и-ищь! – вопль повторился.
Он доносился с улицы – через приоткрытое окно моей комнаты на восьмом этаже ташкентской квартиры. Я выглянул из окна во двор…
– Ве – еи – и-и – и – ищщщь… – ближе и громче раздался протяжный и хриплый стон. – Ве – еи – и-и – и – ищщщь… Старий веищь биром!
Это шёл по улице и кричал старьёвщик в длинном халате, с мешками, перекинутыми через плечо. Шёл он, как всегда, согнувшись в три погибели, хотя мешки были почти пустые. Сделав ещё десяток шагов, он остановился, снял с плеча мешки и, не разгибаясь, но запрокинув голову, стал озираться – крошечный силуэт средневекового человечка в окружении бетонных девятиэтажек.
В окна никто не выглядывал, рамы были закрыты, балконы – пусты, на тротуарах – ни одного прохожего. Словно вымерла Новая Кашгарка[23]. Старьёвщик постоял немного на перекрёстке между домами, затем вскинул мешки на плечо и пошёл дальше.
Это был тот самый одноглазый бухарский еврей с Гоголевской улицы моего детства. Откуда он здесь взялся – из машины времени?
– Веи – и – и-и-ищь! – ещё раз крикнул старьевщик и, оглянувшись в последний раз, скрылся за углом.
Я долго стоял у окна и вслушивался – крик больше не повторился. Был необыкновенно тихий, прозрачный и солнечный, тёплый полдень. Лежалый снег виднелся только в арыках, хотя высохшие тротуары были почти белые… но только от пыли. Случается в январе такая погода…
Я уверен, что старик мне не привиделся. Но это был последний раз, когда я видел его и слышал на ташкентских улицах: «Старий ве – еи – и-и – и – ищщщь биром!»
Двадцатый век кончился.
…На земле, раздвинув ноги, сидел мужичонка – оборванец. Он был настолько грязен и загорел, что понять кто он – узбек, или русский, было невозможно. Между ног его, на расстеленном мешке, лежал «товар». Это была редька – пыльная, увядающая, с крысиными хвостами корней. Страшная редька…
Мужичонка ловил взгляды покупателей и тянул к ним руку.
– Э – э – э! Дищевле отдам! – шепелявил он. – Со – орт такой!
Мошонка с ушами
Этот ёжик пришёл к нам во двор нашего ташкентского дома на улице Гоголя, 76.
Мне было тогда лет шесть.
Накануне дед подарил мне карманный фонарик с квадратной батарейкой и рефлектором, который управлял лучом – его можно было делать и очень широким, и совсем узким и ярким. Фонарик я решил испытать в саду и впервые целый день с нетерпением ждал ночи. Так-то