Новое несчастье посетило меня уже на пороге взрослости. Я ходил на его концерты и каждый раз сжимался, ожидая насмешек зала. Публика, правда, была очень специфическая, но помню как сзади две расфуфыренные дамочки громко переговаривались – какой ужас! Хорошо, что завтра идем на Шульженко.
Вертинский был стар. Он и выглядел старше своих лет – сказывались перипетии непростой жизни – но на образ его реального накладывалось сознание, что он был прославлен еще в допотопные времена, задолго до революции. Белая армия. Эмиграция – всё это делало его каким-то Мафусаилом.
Искусство его было волшебным и никакие пластинки передать его не могут. Оно умерло с ним и только такие как я еще хранят его в памяти.
Он выходил на сцену в синем фраке, высоченный и похожий на старую птицу. Он завладевал залом и в целом делал с ним, что хотел. А я страдал, страдал со всем пылом влюбленной юности.
Дело в том, что он иногда забывал о том, сколько ему лет и как звучит его голос (замечу, что пел он всегда без микрофона; впрочем, так пели тогда все, кроме одного артиста, М.О. Бернеса, над которым из-за этого обычно дружелюбно подсмеивались). И иногда голос начинал дрожать – я сжимался и старался не смотреть по сторонам, вдруг те две тетки снова пришли на концерт?
На многих любительских записях это хорошо слышно.
Никогда не забуду этой сжимающей сердце тоски и боли за него.
Раз уж мы отвлеклись, я закончу эту историю, но обещаю, что скоро вернемся в Индию.
В 1957 году я подряд ходил почти на все концерты – а их было в том году необычно много. И вот настал последний из объявленных; толпа ломилась в Театр Киноактера, даже (небывалый случай) в автобусах, шедших по Садовому кольцу, спрашивали, нет ли лишнего билетика.
И – о, чудо! Он пел как никогда! Голос лился молодой и сильный и под конец я совсем расслабился. Публика ревела. Потом погасили огни на сцене и в зале и мы в полумраке стали выбираться из зала. Помню, я подумал тогда – зря он кончил концерт такими словами:
Ты не плачь, не плачь, моя красавица,
Ну, не плачь, женулечка-жена —
Наша жизнь уж больше не поправится,
Но зато, ведь в ней была Весна!
Ох, не надо бы, думал я, выходя из театра. Наутро я пустился в комплименты – «Александр Николаевич, это был самый лучший Ваш концерт за последнее время!»
От Вертинского мои комплименты отскочили как пинг-понговый шарик от стены. «Ну, знаете ли, – капризно-задумчиво протянул он, – это трудно сказать, какой концерт лучше..»
Я сменил тему.
«А еще концерты намечены?» – спросил я, и он ответил твердо и кратко: «Нет. Это был последний».
Так и вышло. Это был последний концерт в Москве Александра Николаевича Вертинского.
Вот такое же щемящее чувство страха, что кто-то может засмеяться, а кто-то не принять, я часто испытываю до сих пор, когда показываю кому-либо дорогую мне Индию.
Итак, вернемся