Внутри у меня что-то сжалось, я отложил ручку и больше уже ничего не мог написать. Бастиан тяжело вздохнул и принялся снимать обложку со своей тетради. Она была слишком приметной. «Винклер слеп, как крот. Он и не заметит, что ты подсунул ему чужую тетрадь», – сказал он мне. И был совершенно прав.
Ближе к ночи, зарывшись в слои двух стеганых одеял, я сидел за ноутбуком в комнате родителей. Со стены на меня смотрела декоративная роспись в рамке – изображение девушки, собирающей золотистые яблоки. Пока отец был занят у себя в кабинете, я читал статью об Майке Эггер – самой младшей жертве Ванденберга. Она была немногим старше меня. Ей должно было исполниться пятнадцать, но до своего дня рождения она не дожила всего неделю. Майке нашли недалеко от детской площадки, где она часто проводила время после школы. Способ убийства все тот же – перерезанное горло. В кармане ее дождевика была обнаружена потрепанная колода карт. Отец девочки подтвердил, что она не принадлежала Майке – ее подбросил убийца. Зачем кому-то убивать ребенка? Гораздо позже, во время учебы в университете, Тило Гроссер, мой преподаватель по уголовному праву, объяснил это так: мораль для серийного убийцы ничто, он признает ее, но не понимает, не чувствует разницы, ему просто все равно.
– Эрос и Танатос, друзья, – говорил Гроссер, – либидо и мортидо, влечение к жизни и влечение к смерти. Нужно держать в своей голове, что все живое смертно, нет ничего вечного под солнцем, кроме, пожалуй, самого солнца, но и оно когда-нибудь погаснет. Смерть – константа. Она сильнее жизни, потому что сама жизнь – понятие ограниченное временем, а смерть вечна и непостижима. Нездоровое влечение к смерти порождает жажду к саморазрушению, – он выдержал паузу, обвел аудиторию таким взглядом, что мне тогда стало не по себе, – или к убийству. Последнее действует в качестве сублимации, когда инстинкт самосохранения работает настолько сильно, что человек не способен причинить вред себе. Вместо этого он ищет жертву и, как правило, находит ее. Что же касается морали… Люди, о которых мы сегодня с вами говорим, люди, страдающие психопатией, крайне безразлично отзываются о своих поступках. Жертвы для них являются неким предметом, чем-то неодушевленным, пустым. Они не испытывают вины и не считают, что убийство – это плохо.
Все это Гроссер объяснял нам, студентам-второкурсникам, в душной аудитории жарким майским днем. Его лекции я любил больше всех, потому что они задевали меня за живое, тревожили что-то такое внутри меня, о