Такого, конечно, не может быть в понятном, материалистическом мире, в котором живет советский ученый. Но факты – упрямая вещь! Он идет читать лекцию из дома – фешенебельной четырехкомнатной квартиры на Арсенальной набережной – такие квартиры не у каждого академика есть, а ему, с подачи профессора Афористова, дали сразу после защиты кандидатской, да он еще и выбирал: на набережной или на Смольной… А ведь они с Ириной снимали однушку и стояли в очереди на жилье под номером три тысячи какой-то там, словом, дай Бог к пенсии достояться… Афористов, конечно, как-то связан с … с тем, чье имя нельзя произносить: то ли он служит истинному хозяину перстня, то ли тот, иногда, говорит его устами и управляет его телом… С точки зрения диалектического материализма, это, конечно, полная ерунда, но защита диссертации чуть было не сорвалась, и именно вмешательство Афористова исправило дело! И это не единственный момент, когда некая «третья сила» вмешивалась в его жизнь и помогала ее выправить в нужную сторону… Да вот, взять хотя бы последний случай: вдруг позвонили из Политиздата и предложили переиздать кандидатскую монографию, только у той тираж был четыреста экземпляров, а теперь отпечатают сто тысяч! Да еще в центральном политическом издательстве страны! И делать ему ничего не надо: книга уже сверстана, и предисловие профессора Афористова написано, остается только договор подписать! Кто и когда получал такое предложение?!
Трофимов гонит глупые мысли – он уже не молодой человек, недавно окончивший ВУЗ. Ровные соломенные волосы, когда-то жесткие, как проволока, развеял… нет, не бурный вихрь удовольствий, как принято говорить в таких случаях, и которым он, в общем-то, был чужд, а промчавшиеся в заботах и напряженной работе годы. Расчески уже не ломались, и волшебник парикмахерского дела Митрич легко делал укладку, преображающую постоянного клиента. Теперь лицо не казалось круглым, а уж тем более никому бы не пришло в голову назвать его «простоватым». Даже залысины удачно маскировались, как будто их вовсе и нет совсем!
Конечно, возраст берет свое – он набрал килограммов двадцать весу и уже не походил на худощавого «эмэнэса»[1], каким был когда-то. Зато теперь Иван Родионович выглядел по-профессорски: очки-хамелеон, темно-синий, в едва заметную светлую полоску финский костюм, итальянский галстук, портфель из крокодила, штиблеты, отражающие небо полированной кожей, одеколон, пугающий чирикающих на асфальте родных воробьев чуждым иноземным ароматом… Такие вещи в магазинах не продаются, только у спекулянтов по баснословным ценам, а он привез все из командировок, в которые простые люди тоже так запросто не ездят… Правда, до профессора он не дорос: пока ходит в доцентах, но еще шажок-другой – и докторская степень с профессорским аттестатом окажется в кармане…
Трехэтажное желтое здание философского факультета, с узкими окнами и остроконечным фонарем на крыше, сохранило неистребимый облик гостиного двора, который некогда в нем и располагался. У входа толпились студенты и, вместо того чтобы до хрипоты спорить, что все-таки первично – материя или сознание, болтали о какой-то чепухе, смеялись, курили, назначали свидания, ели пирожки с повидлом и ливером, тем самым отдавая предпочтение все-таки материальному. Но перед ним они расступались, прятали сигареты и еду за спину и почтительно здоровались.
Тугая дверь с грохотом захлопнулась за спиной, отрезая обычный мир, живущий по обыденным, житейским законам. Здесь все было по-другому – возвышенно, научно и идеологично. В конце концов, здесь изучали жизнь и пытались понять ее смысл. В вестибюле висели плакаты – справа: «Марксистко-ленинская философия – билет в поезд к коммунизму!» а слева: «Коммунизм это молодость мира, и его возводить молодым!» Строго говоря, плакаты друг другу противоречили, ибо правый обещал студиозусам комфортабельную доставку в уже готовое прекрасное будущее, а левый отправлял на стройку, где это самое будущее придется возводить горящими от трудовых мозолей руками…
Впрочем, может быть, первый обещал преференции не всем, а только отличникам? Или, вдобавок, активным общественникам? А скорей всего, никакого противоречия тут нет, а есть обычная для привычных людей и недоступная широким массам диалектика, которую выпускники и будут этим самым массам разъяснять…
В широком светлом коридоре попался навстречу толстенький зам декана Поплавский, тот мог разъяснить кому угодно и что угодно, хотя сам, несомненно, уже обзавелся билетом в мягкий вагон того самого поезда. Впрочем, сейчас ему было не до разъяснений, он даже не заметил Трофимова, так как озабоченно вился вокруг сопровождаемого мужчины со строгим лицом, в отечественном костюме и норовящем свернуться в трубочку галстуке.