– Ты никогда не приучишься к осторожности!
Гудила поспешил отхлебнуть в свою очередь, зажмурился от удовольствия, почмокал губами и ответил просто:
– Не понравилось, что называю прямо, без этих «змеев» обхожусь? А я никого не боюсь. Потому что Гудила-дурачок никому не опасен. Бродячий ведун, без своего идола, без святилища, без силы. А значит, без власти.
Крупный, не меньше трех пядей, черный гивоит выползал из угла, блестя жирным гладким телом, поднимался на вывернутых лапах – поглядеть на волхва без идола, напомнить хозяину землянки о себе, попить молока. Не дождавшись лакомства, тек к выходу – жаловаться Ящеру, жрать лягушат, звать недолю к забывчивому хозяину.
Гудила отпил еще и сделался мрачен, в дорогом вине ненужных воспоминаний больше, чем хмельного веселья. Воспоминанья сочились словами, и не нужны были ни Гудиле, ни Вольху, но молчать не хватило сил. В который раз жаловался другу, что теперь его дело – чижиков обучать, коров лечить. В который раз вспоминал, как ходил перед Купалой во главе большой ватаги от деревни к деревне, как танцевали его русальцы «на урожай», как стучали высокими жезлами, прыгали над нивами, скакали с красными девушками, ели от пуза, пили что поднесут, и такое же вот дорогое вино пили, и драгоценный многолетний ставленый мед, потому что деревни мало не поднесут – всем хочется урожая, а значит, надо угодить русальцам. И как весело, как звонко плясалось и вертелось под дудки и сопелки, как бренчали, как играли бубенцы на запястьях и рукавах, как ходили струны гуселек под его пальцами. И пытался себя перебить, спрашивал об отроке-найденыше, но Вольх не отвечал, и Гудила возвращался к бубенцам, к увитым хмелем жезлам, и уже чуть было не стал жаловаться на свое нынешнее прозябанье, но Вольх перебил, знал, что после таких признаний будет стыдно обоим.
Вольх заговорил о городе, известил, что на Купалу будет в Ладоге большой сход, больше тыщи народу, а то и втрое, все-таки доходят до Вольха новости, может, правда, сорока на хвосте приносит, может, русалки.
И не удержался Гудила, захвастался своими новостями, неужели у него их меньше, как-никак, он везде ходит, а друг на месте сидит, развязал Гудила тугой мешок, вытряхнул:
– Слышал, Дир, слышал про большой сход. Говорят, князь Олег приедет из новой столицы Киева на праздник Перуна. А я думаю, судя по суете в городе, да и другие приметы есть, что явится он раньше, на Купалу, сам явится и жена его, Шелковая дева Силкисиф. Поведет она рукавами впереди боярынь, вперед молодой княгини Ольги браслетами зазвенит, желтая да пустая пойдет раньше огулявшейся козочки. И то, если князь-Олегу быть на празднике, – ей надобно лично в игрищах играть, иначе – никак, порядок такой. Найденыш твой, поди, не видал никогда столько народу.
Увлекшемуся Гудиле все равно кому врать. Начав речь, тотчас позабыл, что друг знает все его извороты, и болтал самозабвенно, не замечая гримасы неудовольствия на лице Вольха. В конце концов тот не выдержал:
– Хватит!