«Нарочно не пьёт. Вредная какая. Знает, что ребёнок пить хочет, а не даёт. Расскажу папе. Нет, лучше маме. А над кружкой оса вьётся. Что ей надо? Улетай давай. Тётка осу не видит. Сказать надо. Нет, уже улетела. Вон полетела через речку. Пропала. Наверное, за цветами. А осы что едят? Пыльцу, как пчёлы? Нет, не пыльцу, а нектар, папа рассказывал, сладкий цветочный сок. Если сок, то, значит, пьют. Пить хочется», – вспомнил Петька и опять обиделся.
– Тётя, пей скорее, – напомнил он.
– Извини, – сказала тётка, быстро допила воду и отдала кружку дяде. Тот попил, набрал воды и подал Петьке.
К Петькиному удивлению, пить больше не хотелось, но он, сопя, вытянул кружку до дна. Пусть тётка знает: раз он сказал, так оно и есть.
Поехали дальше. И снова тянулся лес вокруг, и телега подпрыгивала на корнях. Петька быстро пожалел, что не послушался. Забулькало в животе, стало жарко. Из-под панамы поползли капли пота. Откуда-то опять налетели мухи и заметались у него над головой. Стало совсем грустно. Но тут дядька Василий оглянулся на него и неожиданно сказал:
– Что-то устал я вожжами трясти. Может быть, ты, Ксения, подержишь?
Петька сразу забыл обо всех своих неудобствах.
– Я подержу, – булькнул он, потому что вода ещё стояла почти у самого горла, глотнул и полез на передок телеги.
– Подержи, – согласился дядька Василий и передал ему вожжи.
Петька взял тяжёлый прошитый ремень и напрягся.
– Но! – крикнул он грозным и мужественным голосом, но лошадь не послушалась и пошла как будто даже медленнее.
Петька закричал ещё страшнее, но лошадь опять не обратила на него никакого внимания, а стала на ходу подхватывать губами придорожную траву. «Вот вредная скотина, – подумал Петька. – Ну я тебя сейчас!» Он махнул концом вожжей, чтобы стегнуть лошадь, и сшиб с себя панаму. Панама свалилась в колею, и оба колеса проехали по ней. Петька чуть не заплакал. Не то чтобы ему было жалко панамы, нет. Он терпеть её не мог, и в чемодане у него была ещё кепка, лыжная вязаная шапка и тюбетейка, но лошадь просто издевалась над ним. Как только панама свалилась, он крикнул: «Тпру-у!» – но она и не подумала остановиться. А дядька тихо сказал: «Стой!» – замерла как вкопанная. Когда Петька шёл за панамой, она обернулась посмотреть и, кажется, даже улыбнулась. Но Петька решил не сдаваться. Он надел грязную панаму, ухватился покрепче за вожжи и, топнув, как мама, ногой, заорал: «Поезжай сейчас же, дрянь такая!» И надо же – лошадь побежала! Тётя и дядя смеялись, но Петьке не было обидно. Лошадь стала слушаться, и это было главнее всего. Теперь, когда Петька хлопал вожжами и кричал: «Быстрее!» – она ускоряла ход, «Медленнее!» – замедляла. Но Петька не злоупотреблял своей властью. Гордо и спокойно ехал он, глядя поверх лошадиных ушей.
Лес кончился неожиданно. На опушке дорога раздвоилась. Дядя Василий негромко сказал:
«Домой…» – и лошадь свернула