– Ты веники запаривать умеешь? – неожиданно спросил Татарин и я не сразу понял, о чём он.
– Какие веники? – оставаясь довольным, я внимательно оглядел голову друга.
Стричь не умел, но в этот раз справился.
– Ну, какие веники запаривают? Банные.
– Аа, эти-то. Умею, конечно.
– Тогда делай иди, а я пока приберу тут, – скомандовал Татарин, вставая с табуретки.
Стянув с себя подштанники и оставшись, в чём мама родила, я нырнул в жаркий, мокрый банный полумрак. Тело тут же приятно обожгло и присмотревшись, где что находится, я залил веник в тазу кипятком да резво взобрался на верхний полок, где счастливо заулыбался. Вспомнилась другая баня. Родная. Деревенская, запах которой уже и забыл. Маленькая, низкая и тесная, но зато какая жаркая, и прямо из неё можно нырнуть в сугроб и сразу же обратно, в жар.
Я на верхнем полке, разогреваюсь для начала и, как всегда, пою одну из своих любимых военных песен. Про клён кудрявый или про землянку. Или про танки, что на поле грохотали. Хорошо. Я один. В баню всегда нужно ходить одному, а если с кем-нибудь, то будешь болтать всякую ерунду да пиво литрами в себя заливать, и точно не почувствуешь той лёгкости, которую человеку может подарить только баня. Ты словно заново рождаешься и всё, абсолютно всё, что было до бани, уже не держит тебя и не терзает.
Я сидел в бане старшины, вспоминал, улыбался и уже определённо хотел жить. Вскоре рядом со мной уселся и Татарин.
Пот тонкими струйками бежал по моему телу. Осторожно коснувшись груди и плеча, я почувствовал липкую влагу. Всё, достаточно разомлел.
– Можно, – опередил я вопрос Татарина и поддал из железного, с нагревшейся ручкой, ковша на каменку, которая тотчас угрожающе, но совсем не страшно, зашипела.
Бросив ковш в таз с холодной водой, я крепко схватил веник и шлёпнул им по спине Гафура.
– Шайтан! Сдурел! – взвыл друг. – Вот же контуженный! Я не приготовился ещё! Дай лягу хоть!
Э-эх! И раз! И ещё раз! Э-эх!
Пар, безжалостно обжигая мочки ушей, кончик носа, губы, подушечки пальцев и ногти, неспешно поднимался к потолку. Париться я не разлюбил, и это значило, что нисколько не изменился. Остался тем же беззаботным парнишкой, верящим в добро. И нечего переживать. О войне скоро забуду да стану жить, как все. Хорошо.
На войне у нас тоже имелась баня. Небольшая яма, вырытая прямо в земле и чем-то напоминавшая те, что мы копали под ротные палатки. Накрытая брезентом и со сварной, самодельной буржуйкой внутри, тёмная, она в общем-то была довольно жаркой, однако больше одного человека не вмещала. Париться из-за тесноты в ней не получалось, вообще, но смыть с себя всю грязь да постираться по возвращении с боевого, было вполне сносным. И даже бельевые вши пару ночей не издевались над нами, притихая на какое-то время, словно и не было их никогда. Но потом вновь загрызали. Впрочем, печки –