Кивнув, я швырнул остатки косяка в урну:
– Вчера последнюю запись сделал.
Вздохнул, сам не понимая, от чего мне вдруг так взгрустнулось, и, уставив взгляд в пол, тихо произнёс:
– Сто девяносто шесть дней уместились ровно в девяносто шесть листов. Надо же. Как по заказу чьёму. Кончилась война и кончилась тетрадка. Хотя и писал не каждый день …
– Почитай, – удивил Татарин и я внимательно посмотрел на него.
– Почитай, почитай, – настойчиво повторил друг. – А то ты там писал, писал всё время, а что писал, не знаю. Вдруг, про меня плохо писал…
– Да, ну, – отмахнулся я, зная уже, что не смогу отказать.
– Почитай, Курт. Жалко тебе?
Я нехотя слез с подоконника, подошёл к своему вещмешку, развязал его и достал толстую, скрученную в трубочку, тетрадь, перетянутую медицинским жгутом. Вернувшись туда, где так удобно сидел, вновь прислонился голой спиной к плачущему холодом окну и раскрыл свои записи:
– Понедельник, восемнадцатое декабря двухтысячного года, – начал я неуверенно. – Ничего необычного не происходило, если не считать, что утром нас впервые не взяли на боевой. Обычное сопровождение колонны, и вдруг такие непонятки. Поехали все, кроме нас с Татарином. Даже Гитара и Весельчак. Причин не объясняли, но, когда перед обедом в ПВД неожиданно прибыли машины из полка, и в опустевшую нашу палатку неуверенно вошли двое незнакомых военных, на чьих удивлённо-настороженных лицах читалось: «духи», мне подумалось: «Неужели всё? Замена наша?»
– Не, не, не, – внезапно зачастил Гафур, бесцеремонно перебивая меня. – Зачем ты мне про вчера читаешь? Про вчера я и сам знаю. Ты давай, с самого начала читай, как там, что было.
– Зачем? – не понял я. – Что там интересного? Там про тебя и нет почти. Так, мысли мои и всё.
– Как зачем? – не сдавался Татарин. – Это же история, а история, это жизнь, а жизнь, это всегда интересно. Любая жизнь. Война вот кончится совсем присовсем, навсегда, так вот, чтобы больше никогда и нигде её не было, и начнут изучать её в школе, в институте, кино про неё снимать, а у тебя оппа, и записи про неё есть…
– Вот тогда и прочтёшь, – парировал я.
– Шайтан, – беззлобно выругался Гафур и улыбнулся. – Откуда я знаю, где я тогда буду. Может, не будет меня уже. Сейчас мне читай, я сейчас хочу…
– Ерунду не городи. Куда ты денешься?
– Шайтан, – повторил друг ругательство. – Умные мысли в тетрадку пишешь, а того, что в любой момент человек умереть может, не понимаешь. Читай. Я сейчас хочу знать, что ты про нашу войну написал. Мне потом неинтересно будет, я у других уже потом почитаю. Или я потом, может, очень – очень занят буду, и когда мне читать…
Я сдался и, открыв тетрадь на первой помятой странице с затёртым нижним уголком, принялся читать, увлечённо разгадывая собственные же неровные прописные буквы.
***
«15.04.2000. Суббота и я начинаю вести свой дневник. Первый в моей жизни. Никогда ничего не писал по желанию. Все домашние уроки, конспекты и лекции в институте из-под палки. Не люблю это дело, писать.