– Я просто не хочу впечатывать в память эти ужасные сцены! – таким же криком отвечал Генри, но уже с нотками смеха.
Джек начал вышёптывать бранные слова, чем сильнее рассмешил парня. Он стал махать руками и ногами. Женский голос громко пригрозил парням, и они успокоились. Генри ухмыльнулся, смотря на Джека, который смахнул чёлку с глаз и ответил таким же полным ехидства и азарта взглядом.
Конец последней сцены. Занавес опущен. Зрители аплодируют. Генри и Джек стоят в очереди в туалет.
Неожиданно у Генри замигал телефон.
– Ох, чёрт. – он прочитал сообщение. – Меня хозяин просит прийти завтра пораньше. Привезут партию новых книг.
– Во сколько? – поинтересовался Джек.
– В 7. – тоскливо ответил Генри.
Ему не хотелось вставать рано. Хотя обычно он вставал всего на час позже, чем ему предстоит встать завтра.
– Ладно, раз так, мне уже пора.
Джек вздохнул. Он не любил оставаться в одиночестве. От мыслей, что ему предстоит остаться одному, сосало под ложечкой. Это был его страх, как страх темноты у Генри. Только вот зеленоглазый считал, что вероятность оказаться в одиночестве намного больше, чем в темноте. Отец Джека как-то раз сказал ему: «Одиночество страшно только тем, кто боится остаться наедине с самим собой». Кажется, именно тогда Джек понял, чего именно он боится, но не понял почему.
И сейчас единственное, что оставалось Джеку – это пойти домой и надеяться, что сестра уже там. Его дом был в конце улицы, около него стоял тёмно-синий пикап матери, в кузове которого всегда лежало ружьё. Отец Джека был заядлым охотником. Раз в месяц он выбирался со своими друзьями поохотиться на фазанов или, если повезёт, на оленя. В комнате Джека висели огромные рога, которые парень украсил маленькими фонариками.
Была ещё одна причина хранения оружия в машине. Это произошло год тому назад. Пресса давно успокоилась, соседи перестали поднимать разговоры об этом на летних барбекю, кровь на земле давно засохла и смылась дождём. Но всё же она впиталась в землю. Корни всосали её и обогатили стволы деревьев и цветов. Теперь она часть этого города, часть истории. Всё, что когда-либо случалось здесь уже навечно останется в весенних ручьях, будет передаваться шелестом листьев, воспеваться холодным ветром и витать в воздухе.
Всё началось с бури, как всегда. Бедствие – всегда символ обновления, предшествие чего-то нового и конец старого. Однако в случае Уоррена – это смерть. Кто-то понимает под ней что-то святое, благое, начало новой жизни, но у других – это мрак, непостижимая пустота, отчаяние и вечные страдания. Перед неизведанным всегда подгибаются ноги, хочется повернуть назад, но оно неизбежно.
Ружьё дядюшки Пита всегда висело над дверью. Он не был охотником, но любил, когда его им считали. Старое, но отполированное до блеска оружие вызывало всегда один и тот же вопрос: «Вы, значит, охотник?». Старик на это отмахивался, улыбаясь, и говорил, что он давно уже не в тех годах, когда бегаешь по лесу