Юнкер ничего не ответил. Взял протянутый стакан и снова замер. Ротмистр поднялся. Оглядев сидящих за столом офицеров, он поднял стакан:
– Господа офицеры, попрошу всех встать. Помянем доблестного и храброго воина, истинного патриота нашей многострадальной отчизны, полковника Петра Юрьевича Волынского. Да пребудет с ним Господь! Вечная ему память!
Склонив головы, офицеры замерли на мгновение. Медленно опорожнив стаканы, опустились на скамьи.
В дверь просунул голову Колобов. Осторожно кашлянув, спросил:
– На стол-то подавать? Все готово, не то простынет…
– Давай, братец…
Разговор за столом постепенно оживлялся. Офицеры обсуждали события последних дней. Стараясь угадать дальнейшее их течение, склонялись к тому, что удар по всему фронту был весьма успешен. Ввод в прорыв корпуса генерала Мамонтова внесет давно ожидаемый перелом в ходе всей кампании. Лишь подъесаул угрюмо гмыкал в усы. Дождавшись минутного затишья, буркнул:
– Дали мыши сало, да не сказали, что оно в мышеловке…
– Что вы имеете в виду? – недовольно спросил хорунжий Гонта. – У красных практически не осталось частей, не потрепанных основательно. Пока будут пополняться, переформировываться, мы уже будем в Ростове.
– Мысль у меня одна колом стоит – что-то больно легко и быстро мы проломили их оборону! – нехотя обронил подъесаул. – А ведь против нас стоял корпус Макарова и бригада балтийских матросов. Так вот какая мысль меня беспокоит. Среди пленных одна матросня, – ни одного пехотинца или кавалериста. Сдается мне, морячков использовали в качестве заградотряда, пока весь корпус отходил.
– Мнительность, господин подъесаул, хороша для институток, а мы с вами люди военные. Если, как вы говорите, и нет пленных кавалеристов, то только потому, что порубали мы их всех к такой-то матери!
– Ошибаетесь, хорунжий! Вот Федор Иванович, – подъесаул кивнул в сторону ротмистра, – знает, что с бригадой матросов было всего с полуэскадрона конницы. Остальные ушли задолго до нашего удара.
– Ну и что? Драпанули большевички! – ощерился в нервной ухмылке хорунжий. – Побоялись, как бы казачки им хвост не прищемили! Мы их… в мясо порубим! В мясо… всю красную сволочь!..
Хорунжий задохнулся, сглотнул и бешено повел глазами. Подъесаул угрюмо взглянул на Гонту. Поиграв желваками, тяжело вздохнул: «Вот такие будут пострашнее для нашего дела, чем корпус красных! Все норовит «Шашки наголо, рысью, марш-марш!», как на плацу… Господи! Безмозглые неврастеники! С такими Отечество спасать, все одно, что решетом воду носить…».
Глубокая узкая балка была забита пленными. По верху ее сидели конвоиры. С торцов этого земляного мешка виднелись пулеметы. Иногда из глухого гула, доносившегося снизу, пробивались выкрики: «Пить дайте… раненым…». Казаки хохотали от души. В раже веселия, обхлопывая себя по бокам, орали: «В аду напьётесь, нехристи… в расход всех утром…». Пленные глухо матерились: «Ничего,