Алтуфин. Считается, что моя мама стала жертвой преступников.
Прядилов. Ограбление с убийством? Богатую русскую даму ради ее драгоценностей… сочувствую вам, молодой человек.
Алтуфин. Мама костюмершей в театре работала.
Судрогин. Нищие духом, тополиным в вас пухом! Вы у нас костюмерши сынок? И как же вас в юнкеры взяли?
Алтуфин. Мама из благородной семьи. С моим отцом рассталась, обеспечение он ей не дал… в одежде она понимала. Неравнодушна к нарядам была.
Судрогин. Тряпичница…
Алтуфин. Ты, Василий, ошалел мою маму ругать? Я тебя, сволочь, сейчас же зарежу!
Судрогин. Вы, Павел Максимович, остыньте, о сказанном я сожалею! О даме высокого полета у меня бы худого слова не вырвалось, но барышень пошиба костюмерши свободно оценивать я привык. Вижу в них своих, достойных критики… на парижские гастроли плохую костюмершу бы не повезли. Комплимент я ей сделал.
Алтуфин. Что случилось в Париже, мы не узнаем уже никогда. Если он спустя шесть лет не объявится и не расскажет. Нашей крестьянке бурный роман в Париже не светил, а мама у меня интересная, утонченная… но она бы мне написала.
Прядилов. Я остаюсь в Париже, мои любовные чувства мне дороже тебя… взрослей, сынок, без матери.
Алтуфин. Очень тяжело сыну такое письмо отправить… а ведь вы надежду мне подарили!
Прядилов. Рад служить.
Алтуфин. Ничего жуткого в Париже с ней не случилось, с достойным мужчиной в любви живет…
Судрогин. Второго ребенка растит. Братиков с сестричками у вас не имеется, только вас она бросила? Если из благополучного сценария исходить.
Алтуфин. Ребенок у нее я единственный.
Судрогин. Были на момент ее отъезда. Правда при утаивании разъедает, наружу рвется… когда ситуация в нашей стране устаканится, красноперые не будут расстреливать всех подряд. В тюрьмы начнут сажать. Офицерских отцов, выявленных юнкеров, прочих врагов. Вы, Павел Максимович, после переклички в камеру входите, а возле вашей кровати надзиратель с посланием из Парижа стоит. Вам бы спать завалиться, но он не дает, разъясни, говорит, кто у тебя во Франции. Что за тетка на правильном русском языке на трех страницах тебе накатала.
Алтуфин. Она моя мама…
Судрогин. За наличие матери-эмигрантки, в покое тебя не оставляющей, ты приговариваешься к расстрелу.
Алтуфин. От расстрелов они вроде бы отказались…
Судрогин. Без расстрелов никуда! Ходим семеркой, кроем девяткой, но туз всегда припасен!
Прядилов. Ты, Василий, полный дурак.
Тарушанский. Противнейший тип. Была бы у меня в барабане его смерть, как кащеева в яйце находилась, я бы барабан не пожалел, сжег бы, не откладывая.
Судрогин. Ваша на меня атака расходится с моим пониманием нашего с вами положения. Мы же дружески держаться должны. Сплоченный кулак из себя представлять. Назвали дураком – обоснуйте.
Прядилов. Написавшая ему из Франции матушка вовлечет молодого человека