Ночью все ветки серы. Басти Родригез-Иньюригарро

вдохновения он лезет в рюкзак, вытягивает красный баллон, рисует поверх открытого рта треугольник шарфа и понимает, почему всё это время называл себя Отпускателем.

      Она отслоилась, оставив шершавый силуэт на плакате. Заколыхались маслянисто-чёрные волосы, двухмерное тело пошло волнами. Жуткое зрелище: ростом Отпускателю по грудь, но пропорционально крупнее любого ребенка, чёрный кокон вместо одежды, красный треугольник на лице.

      Впрочем, ей самой отражение в стекле понравилось, но не понравился ветер. Трёхмерному воздушные потоки были нипочём, даже капюшон не трепыхался, а она еле удерживала равновесие, каждый шаг давался с трудом. Что же будет, если задует по-настоящему?

      – Ты откроешь мне дверь на станцию, – прошипела девочка из-под красного шарфа.

      Наверное, не «прошипела», одёрнул себя Отпускатель, просто надо привыкнуть к бумажному голосу.

      Он стянул перчатку и поднял кисть.

      – Хочу понять, откуда дует.

      – Слева, – тут же ответила Двухмерная.

      – Тебе видней, – хмыкнул он, вставая между южным ветром и девочкой, – Дверь я открою, но что дальше?

      Он удивился будничности своего голоса перед лицом чуда, пусть от лица и было одно название.

      – Хочу в поезд. Ехать столько же, сколько висела с открытым ртом, – прошелестела девочка.

      – Это сколько?

      Двухмерная задумалась, наконец изрекла:

      – Больше трёх ночей.

      – Не самое удачное место, – заметил Отпускатель, – Тут не ходят поезда дальнего следования. Всё, на что можно рассчитывать – часа три в электричке.

      – Где настоящие поезда? Пойду туда.

      Пойдёт она. Отпускатель представил блёклый рассвет и Двухмерную, спрашивающую у людей: «Где поезда?».

      Случайный прохожий может не услышать бумажный голос, а вот зрение вряд ли откажет. Впрочем, ещё до рассвета Двухмерную порвёт ветром. Глупо бросать чудо, сотворённое не без его участия, из-за того, что конечности замёрзли.