– Еще модно было бунтовать, – прервала мои ностальгические размышления «бабушка», остановившись перед стендом с суровыми листками судебных приговоров. – Но в дозволенных рамках и для узкого круга. – При этих словах она как-то криво усмехнулась. – Нас это устраивало. И весело, и не страшно. Была у нас веселая кампания друзей из творческих кругов. Сообща придумали такую серьезную антиобщественную акцию – колядование. Сколотили агитбригаду из неженатых и незамужних, все по правилам. Сшили костюмы по эскизам, присланным знакомыми из Канады, разучили «Щедрика» и пошли колядовать по квартирам городской профессуры и театральной элиты. Встречали везде радушно. Хозяева щедро одаривали – в основном напитками и закуской. Уже на обратном пути нашу группу с палкой, украшенной засушенными колосьями и ветками калины, остановила бдительна милиция. Повели в участок, проверили документы, – все хулиганы оказались вполне приличными студентами и творческими работниками. На радостях все вместе основательно отметили запрещенный праздник, затем хором спели «Щедрика». В финале вынесли в милицейский дворик дидуха и торжественно сожгли в урне.
Валентина Ивановна, растроганная возвращением в юность, присела на банкетку отдохнуть и попросила меня сходить к методисту и принести несколько экземпляров выставочных каталогов. Затем усадила меня рядом и медленно заговорила, бережно листая глянцевые страницы. Я застыла в благоговейном молчании.
– Вот так мы, Томочка, и жили. Как-то на Новый Год отправились в Карпаты. Устроили восхождение на Говерлу. Тогда редко кто поднимался на эту вершину. Всех манил Эльбрус и Ай-Петри. Мы решили сломать традиции. С собой взяли мешок сырой картошки и бутыль спирта. Пожалуй, тогда я единственный раз изменила принципам и облачилась в штаны. Целый день поднимались вверх вереницей, с детишками и гитарами. Всю новогоднюю ночь пели народные песни и танцевали вокруг костра на горной вершине. А над головами – огромное небо и Полярная звезда…
Мне трудно было представить молодую «бабушку» в компании усатых диссидентов, пляшущей вокруг заснеженных елей под звездным небом. Но тем не менее, дело обстояло именно так. По крайней мере, наша уборщица Орыся, которая совсем не была похожа на уборщицу, а больше – на отставную балерину – такая же хрупкая, стройная, с седым «ежиком» волос и жестким взглядом, услышав, как я в курилке в красках расписываю Милке «бабушкино» прошлое, подтвердила, что все так и происходило.
Взволнованная услышанным, я решила еще раз пройтись по выставке, пока «бабушка» отдыхала. В углу на столике стоял проигрыватель – еще один друг моего детства. В ось была вставлена виниловая пластинка. Недолго думая, я поставила головку с иглой на дорожку диска. И вдруг зазвучала мелодия. Через пару секунд низкий и сильный женский