«Не понимают», – говорила она, вглядываясь в отблеск огня на поверхности кувшина. Торренберг – это не только их сны. Остров заглядывает в сознание всех, кто оказался поблизости, всех, кого омыли морские волны. Он вытягивает из них все, что только сумеет, и всасывает вглубь единого огромного сна. Но остров тоже не понимает, что получает, а потому искривляет это, разнимает, переиначивает. И погружает их в измененную магму, сплавленную из множества сознаний.
Откуда она это знала? И действительно ли произнесла эти слова, или они появились только сейчас в моих воспоминаниях, прописываясь палимпсестом на молчании, которое установилось в тот вечер? Меня прошила дрожь. Сколь близок я был к погибели?
С подгоревшего мяса капал жир. Над головой трупа кружили большие толстые мухи.
Мы сидели в нереальном молчании, глядя на высохшее распятое тело, лишь на бедрах покрытое куском грязной от фекалий материи.
– Назови себя, – потребовал он внезапно.
– Я – Видар, командир княжеской гвардии из Наанедана. – Я хмыкнул. Дым раздражал глаза, царапал горло. – А если ты купец Арен из Эфельдина, то… я искал именно тебя.
И тогда он взглянул на меня: глазами голубыми, холодно горящими на морщинистом лице, пронзительными, будто клинки стилетов.
– Наанедан, – повторил он. Низко, гортанно, с тоской и непроизнесенной жаждой. – Наанедан, – сказал опять. – Тогда ты должен был ее знать. Принцессу Алайю.
Я кивнул, глядя в землю, куда-то в сторону. Обхватил себя руками, чтобы он не заметил, что я дрожу.
– Раз уж ты сюда прибыл, ты должен принять дар, – продолжал он. – Тяжесть моего прошлого. А еще я отдаю тебе его. – Он кивнул на труп. – Пожалуй, это самое ценное, что нынче у меня есть.
Я удивился, что человек, за которым меня послали, – безумец. Но он только кисло улыбнулся, уперся в колени старческими ладонями и начал говорить.
– Я был богат. У меня были склады, наполненные товаром, стовесельные корабли с пурпурными парусами, дворцы, фонтаны, полные сундуки золота, шелк, звенящие браслетами танцовщицы, а также песенники, ослы и верблюды. Я был словно царь из восточных сказок – чего бы ни пожелало мое сердце, я мог это получить. А я желал только дочь сарийского дожа, Алайю. Как только увидел ее, я утратил покой. Писал ей поэмы, слал подарки. Посреди жарчайшего лета она получала от меня фруктовые шербеты, которые охлаждались льдом прямиком с гор. Я дарил ей ожерелья из редких драгоценностей, певчих птиц, привезенных из далеких стран. И я знаю: пусть Алайя не сказала мне ни слова, она чувствовала ко мне то же самое. Иной раз взгляд может сказать больше, чем самая длинная поэма.
Он замолчал, а потом продолжил голосом, который совершенно не подходил к такому рассказу: жестким и мрачным:
– Дож, который, как говорили,