Преподаватель в университете говорил, что при приеме фанейротима самое главное – первый вдох. Он непременно станет самым глубоким вдохом в жизни. Альберт не понимал этого, пока по долгу службы не начал употреблять фанейротим сам. И правда, первый вдох препарата каждый раз всегда сам собой оказывался самым глубоким.
Альберт ощущал, как с каждым вдохом в его теле рождается ни с чем не сравнимое удовольствие, и расплывается, расплывается сперва по каждой клеточке, каждой молекуле, атому его организма, а после объединяется само с собой, захватывает всё тело. Но удовольствие – не главное.
Алберту казалось, что препарат размягчает, расплавляет мозг, чтобы обновить закостеневшие, истеревшиеся, сгладившиеся извилины. Альберт знал, что на самом деле всё работает совсем не так, но визуализация ощущений – ещё один столп эмпатологии. Какая разница, что там происходит на самом деле, если до фанейротима ты не мог чувствовать мир во всём его многообразии, а после можешь?
Через сорок с лишним минут испаритель отключился сам собой. Удовольствие в теле достигло пиковой точки и, подержавшись немного, начало спадать. Альберт, до того сидевший с закрытыми глазами и плотно сжатыми зубами, ощутил, как расслабляется.
Альберт медленно прищурился. В глаза ему ударил яркий солнечный свет из окна. Дрожащими руками сняв ингалятор, Альберт сделал глубокий вдох (теперь уже не такой глубокий) и поднялся с дивана.
Эффект препарата спадал молниеносно и уже через пару минут пропал полностью. Альберт посмотрел из окна вниз, на снующих, радующихся выходному дню людей, на несущиеся куда-то машины. После он поднял взгляд вверх, к солнцу, яркому даже сквозь серые облака мегаполиса. Альберт усмехнулся, вспомнив вчерашний разговор с Лин.
– Прости, Лин, но ты не из тех людей, которые могут заплакать из-за песни в старом фильме про шоколадную фабрику…
И когда он произнёс это, когда вспомнил мотивы мелодии, по телу его пробежали миллиарды мурашек горя и ещё больше, гораздо больше, чем миллиард, мурашек счастья. Альберт почувствовал, что глаза его щиплет, и по щекам текут слёзы. К работе готов.
Умывшись и успокоившись, Альберт, в чем мать родила, снова вернулся к папке с делом Адкинса.
– Так-так-так… – произнёс Альберт. – Аурей Д. Адкинс… Д.? Ох… Джебедайя… интересно, откуда такое второе имя, зачем? Родился в небольшой коммуне традиционалистов, отец – преподаватель колледжа, мать – поэтесса…
Ещё вчера чтение папки было бы просто чтением. Но теперь Альберт чувствовал, что его мозг податлив, мягок, синапсы и нейромедиаторы его прочищены, будто бы мощной струёй морской воды. Так действовал фанейротим.
Папка с делом пациента теперь казалась не просто сборником старой бумаги и тонкого пластика, а окном в новый мир. В самый увлекательный мир из всех возможных, в бесконечную Вселенную – в другого