На третий день Марьюшка подвела меня к белому ящику, в котором лежала мамочка, и велела поцеловать мамочкину руку. Потом священник благословил мамочку, певчие запели что-то очень печальное. Подошли какие-то мужчины, закрыли белый ящик и понесли его вон из нашего домика…
Я громко заплакала. Но тут подоспели уже знакомые мне старушки, говоря, что мамочку несут хоронить и что плакать не надо, а надо молиться.
Белый ящик принесли в церковь, мы отстояли обедню, а потом снова подошли какие-то люди, подняли ящик и понесли его на кладбище. Там уже была вырыта глубокая черная яма, куда и опустили мамочкин гроб. Потом яму забросали землей, поставили над ней белый крестик, и Марьюшка повела меня домой.
По дороге она говорила, что вечером повезет меня на вокзал, посадит в поезд и отправит в Петербург к дяде.
– Я не хочу к дяде, – проговорила я угрюмо. – Не знаю никакого дяди и ехать к нему боюсь!
Но Марьюшка сказала, что большой девочке так говорить стыдно, что мамочка слышит это и ей будет больно от моих слов.
Тогда я притихла и стала припоминать лицо дяди.
Я никогда не видела этого петербургского дядю, но в мамочкином альбоме был его портрет. Он был изображен на нем в зо́лотом шитом мундире, с множеством орденов и звездой на груди. У дяди был очень важный вид, и я невольно его боялась.
После обеда, к которому я едва притронулась, Марьюшка уложила в старый чемоданчик все мои платья и белье, напоила меня чаем и повезла на вокзал.
Глава III. Клетчатая дама
Когда поезд подъехал, Марьюшка отыскала знакомого кондуктора и просила его довезти меня до Петербурга и присмотреть за мной по дороге. Затем дала мне бумажку, на которой было записано, где живет в Петербурге мой дядя, перекрестила меня и, сказав: «Ну, будь умницей!» – простилась со мной…
Всю дорогу я провела словно во сне. Напрасно сидевшие в вагоне люди старались развлечь меня, напрасно добрый Никифор Матвеевич обращал мое внимание на попадавшиеся нам по дороге разные деревни и строения. Я ничего не видела, ничего не замечала.
Так доехала я до Петербурга…
Выйдя с моим спутником из вагона, я была сразу оглушена шумом, криками и сутолокой, царившими на вокзале. Люди бежали куда-то, сталкивались друг с другом и снова бежали с озабоченным видом, сжимая в руках узлы, свертки и пакеты.
У меня даже голова закружилась от всего этого шума, грохота и крика. Я не привыкла к такому: в нашем приволжском городе не было так шумно.
– А кто же вас встречать будет, барышня? – вывел меня из задумчивости голос Никифора Матвеевича.
Я невольно смутилась. Кто меня будет встречать? Не знаю!
Провожая меня, Марьюшка успела сообщить только, что ею послана телеграмма в Петербург, извещающая дядю о дне и часе моего приезда. Но приедет он меня встретить или нет – этого я положительно не знала.
И потом, если дядя даже и будет на вокзале, как я его узнаю? Ведь я его видела только на портрете в мамочкином альбоме!
Размышляя таким