Сэндмел поставил скромную цель и был растерян, не сумев преодолеть ограничения текста и приблизиться к постижению Иисуса[127]. С учетом этого нам легче уловить в его первых попытках образ еврейского назорея, человека, посвященного Богу, в чем-то подобного Самсону или Гиллелю, но погибшего смертью мученика[128]. Тем не менее образ Иисуса, с которым знакомят евреев в наши дни – совершенно иной по сравнению с образом Иисуса-назорея у Сэндмела. Для современных евреев Иисус – это скорее символ западной культуры, с которым иудеи встречаются случайно и к которому можно относиться вполне приемлемо[129]. Иудей может ценить живопись Моне или симфонии Моцарта – и в том же духе, как к ценному культурному явлению, он может относиться и к Иисусу или даже испытать на себе его влияние.
Сэндмел не решается критически исследовать важнейшие источники, но Флуссер этого не боится – и с оптимизмом проясняет и толкует образ Иисуса в рамках иудаизма, «в контексте его времени и его народа», и так возникает новый образ Иисуса – иудейского наггара, ремесленника: плотник Иисус.
Хотя сам Флуссер напрямую не пользуется еврейским словом naggar, он – как и Вермеш – понимает, что слово «плотник» часто употребляли в иудаизме в метафорическом смысле, с указанием не на ремесло плотника, но на ученость, свойственную еврейским мудрецам. Независимо от того, справедливо последнее утверждение или нет, Иисус в представлении Флуссера – вовсе не «милый и наивный простой работяга»[130], а скорее – стойкий в вере и послушный Закону ученый раввин, подобный фарисеям. В согласии с Вермешем – хотя и независимо от него – Флуссер отводит Иисусу особое и уникальное место возлюбленного сына в харизматическом палестинском хасидизме. Такой древний «ученый еврей» может многому научить наших современников, и Флуссер рад стать его «глашатаем» для нынешнего века.
Вермеш, самый отважный из триады, пытается различить лик подлинного Иисуса, изучив ряд закономерностей, на которые указывали как синоптические Евангелия, так и важнейшие иудейские источники той же эпохи. В методике он полагается на типологию и историко-филологический анализ, и это проясняет его мысль и делает ярче образ Иисуса, затененный евангелистами. Новаторский научный подход Вермеша-историка содержит в себе и критику, и одобрение. Подобно образам Илии и Елисея в харизматической традиции иудейских пророков-чудотворцев – или образам подобных им современников Иисуса, скажем, Хони xа-Меагеля и Ханины бен Доса, – образ Иисуса из Назарета у Вермеша прочно вплетен в традиции древнего хасидизма[131]. Впрочем, Вермеш уточняет, что Иисус из Назарета, галилейский хасид и еврейский цадик – не просто один герой из