Кормилица вскоре ушла, вновь пришли девки.
– Ваша кормилица утром в лес ходила, ягоды собирала для вас. Она вас любит, как свою дочь. Вы только родились, а она за неделю до вас родила сына, Юргеном назвала. Вот вас ей и отдали, освободив от остальных работ. Её из похода Конунг уже беремчатую привёз. Наши отцы привозят нам из походов рабов, они на нас даже глаза не могут поднять. А мы любого можем отлупить, оттаскать за волосы. Ваша тоже не подарок. Мы лупим её сына, а она закрывает его собой и шепчет: «Бейте, бейте». Так смешно, – смеясь, рассказывали они.
– Не «бейте, бейте», а «пожалуйста, не бейте», – зашипела я.
– Да какая нам разница, что там шепчет рабыня? – смеялись они, не замечая, как у меня портится настроение.
– А я тоже смотрела и смеялась? – спросила я, зверея.
– Нет, потом вы нас били, пока Конунг вас домой
не забрал, – перестали они смеяться.
– Идите отсюда, пока я вас снова не отлупила, – прошипела я.
Девки с грохотом убрались. А я снова легла. Зашла кормилица, и я спросила её, где мои вещи. Она пожала плечами.
– Где мне взять другие вещи? Не буду же я голая ходить? – возмутилась я.
Она ушла в угол комнаты и открыла огромный сундук. Я соскочила с топчана и чуть не лишилась дара речи. Чего тут только не было! Я вытаскивала и бросала на пол связки шкурок рыжих и чёрно–бурых лисиц, нутрий, белок, норок разных оттенков, шкуры рысей, медведя и волков. На дне лежали большими кусками отрезы парчи, бархата, шёлка очень тонкого белого, сорочечного материала. Посреди этого великолепия – шуба из рыжей лисы.
Я не ханжа, но всегда хотела иметь шубу из лисы. Но всегда либо не то блюдечко, либо не та каёмочка. Я села на всё это и заревела. Погладив меня по голове, она ушла к себе.
– Где мой беленький унитазик? Где моя мягонькая двуспальная кроватка? Где моя электрическая швейная машинка? – шептала я, захлёбываясь слезами.
Хотела шубу, зубки вставить, подбородок подтянуть? Всё есть, а одной ни к чему, похвастать не перед кем! Скромнее надо быть в желаниях, не сидела бы сейчас на краю планеты в одиночестве.
И я ещё громче заревела. А проревевшись, уснула.
– Так и ревёт? – спросила мать, а кормилица, соглашаясь, кивнула.
– Она у меня утром просила по–немецки хлеб, масло, курицу, яйца, – пожаловалась нянька.
– Что? По–немецки? Кто её учит пакостям? Кто учит её непослушанию? – возмутилась мать.
– Она говорила: «Давай, давай!» – шёпотом говорила нянька.
– Ужас! – мать в недоумении посмотрела на меня спящую.
Утром, как всегда, пришла кормилица и принесла еду – мясо с хлебом.
– Кто мне всё сошьёт? Кто красиво может на меня сшить? – спросила я, показывая на сундук.
– Вы есть, – и достала со дна сундука коробочку с нитками и иголку, которой раньше паруса шили в кино.
А ножницы меня добили. У нас и овец такими не стригут. Я достала сапоги и