– Меня Легонт притащил сюда маленькой, хрупкой девочкой. А теперь я тётка, дылда толстомясая. Вдруг он маленьких любит? Будет гнобить и изводить меня и вас всех. Я ведь ничего про забавы в постели не знаю. Вот и пропадём все. Погорим, – схитрила я.
– А ты не тушуйся, приходи к нам на кухню типо помогать и послушай, что говорят озабоченные любовью девки. А я специально буду заводить эти разговоры. Одна голова хорошо, а табором – лучше. Послушаешь, покумекаешь, своё что придумаешь. Меня–то в пятнадцать лет Конунгу отдали. Я успела на мамкиной кухне послушать и поучиться. Только мне не пригодилась эта наука, разные мы оказались по размеру. Любовь и добрые отношения так и не пришли. Больше не хочу ни с кем жить одним домом. Так и буду тебя караулить. Я быстро учусь, второй раз не полезу. Не для меня эта любовь! – с тоской в глазах и голосе сказала Малина.
– Малина, что про меня говорят? Наверно, ругают в хвост и гриву. Я никому спуску не даю, что придумаю, то и заставляю делать. Хмурятся, молчат и делают. А потом ещё и радуются, что всё так удобно и красиво получилось. Устали от моих фантазий? Если это не секрет? – спросила я замешивающую тесто Малину.
– Мы все, не побоюсь этого слова – все – очень благодарны тебе, судьбе, Всевышнему, всем, кто занимается нашими судьбами. Особенно тебе. Ты заставила нас вспомнить, что мы люди, а не рабочая скотина, и поверить в это. Даже Конунг с семьёй этого рода всю жизнь жил в дощатом сарае с соломенной крышей. Мне пришлось троих новорожденных сыновей вынести на мороз сразу после родов. Это ты только разрешила рожать бабам, сколько захотят. Вот они и ополоумели. Рабы могут родить только пятерых, как и свободные. Больше не прокормить. До десяти лет мальчик живёт в семье, потом идёт в ватагу. Становится со временем мужчиной, если не убьют в первом бою. Девочки до двенадцати лет живут при мамке, потом могут продать за еду для Рода. А там они, как правило, погибают. От ранних родов, от каждодневного рабского труда, от чрезмерного ночного покрытия. У охотников – ещё те штуковины. Меня брали, кто хотел, на глазах у мужа. Свёкор так просто не мог заснуть без меня. Усыплю – иду под мужа. Он изобьёт меня сильно, – а я не должна никого при этом разбудить, – и насилует до утра. Потом спит, а я иду на кухню еду готовить. Тут свёкор просыпается – и всё сначала. Как я выжила, не знаю. Второй сын купил девочку–соплюху, а я забеременела, и меня оставили в покое. Девочку вскоре унесли на лёд. Вспоминать больно. Сколько их, было в моей жизни этих соплюх. Я горжусь тем, что умею писать и считать, как я без этого всю жизнь жила? Да и все удивляются, что роптали, когда учились. Только страх перед поркой заставил некоторых учиться. А теперь не нарадуются. Мой отец, дед, муж, отец мужа не умели ни читать, ни писать. Всем этим занимался Толмач. Он сидел за столом рядом с Конунгом, имел всё, как Конунг. Хорошую еду, любую женщину, даже купленную девочку для утех. Мы за тебя – и в огонь, и в воду. Любой сиганёт, не задумываясь, – подняла кверху руки с испачканными в муке ладонями