Какую-то секунду ничего не происходит.
Потом по стене скользит тень, и в окне возникает лицо.
Я чувствую, что имя Кейси уже готово вырваться оттуда, где скрывалось так долго, – из самого сердца.
Вглядываюсь в лицо наверху – и имя застревает в горле.
Обильный макияж и распущенные волосы принадлежат миссис Рид, матери Кейси.
Я ныряю в тень живой изгороди у самого крыльца Ридов, надеясь, что она не успела меня заметить, и сижу на корточках, спрятав лицо в колючих ветках, пока не чувствую, что она отвернулась.
Окинув взглядом террасу, замечаю, что на бурой кирпичной кладке белеет небольшой листок бумаги.
И, не успев даже задуматься, хватаю письмо.
Потом мчусь к себе, взлетаю по ступенькам и принимаюсь разглядывать то, что держу в руках.
Это не письмо – счёт.
Смотрю на обратный адрес, понимаю, что означают эти слова, вот только они не имеют ровным счётом никакого смысла.
Земля уходит из-под ног.
Тупица, тупица, тупица. Бросаю камни в окно, словно надеюсь, что она там. А её там, конечно, нет.
Я знаю, где она.
Всё ещё пытаясь отдышаться после рывка через двор Ридов, я вдруг чувствую всепоглощающее желание бежать снова, бежать прочь, пока не удостоверюсь, что никогда больше не увижу этого места и этого окна. Так уплывают в открытое море, зная, что вернуться на берег не хватит сил.
И, когда ноги приходят в движение, я уже не могу их остановить.
Я должен добраться до Кейси.
Что я знаю о себе
1. Меня зовут Итан Трюитт.
2. Мне двенадцать лет и четыре месяца.
3. Я пробыл в машине пятнадцать часов, четыре минуты и тридцать две секунды.
4. Должно быть, поэтому моя левая ягодица онемела.
5. Мой старший брат Родди, храпящий сейчас рядом, меня ненавидит.
6. Иногда я и сам себя ненавижу. Поскольку знаю, что именно я в ответе за всё, что случилось в Бостоне.
7. Вот почему Итана, которым я был раньше, больше нет.
Палм-Нот
Если верить табличке, которую мы заметили у въезда в город, то Палм-Нот в штате Джорджия – «скрытая жемчужина Ю а». Мама говорит, что раньше он был «скрытой жемчужиной Юга», но из-за ветра и океанской сырости краска с «г» совсем облупилась.
Думая о жемчужинах (крайне редко), я представляю себе нечто солидное, яркое, блестящее. Но проезжая Палм-Нот, вижу только вялое, выцветшее и скучное. Больше похожее на морскую гальку, за долгие годы обкатанную до абсолютной гладкости – и безличности.
Когда мы сворачиваем на главную улицу, банально названную Мейн-стрит[1], мои ягодицы снова сводит судорогой.
Последние несколько часов я провёл, привалившись к двери машины и стараясь держаться как можно дальше от Родди.
Но сейчас, заворочавшись, случайно втыкаюсь ему в колено.
Его хриплое дыхание мигом прерывается, глаза распахиваются, и он резко отводит ногу, словно боится подхватить от меня какую-нибудь заразу. Смотрит с явным отвращением. И молчит, но я всё могу прочесть по глазам. Полегче, придурок.
Я даже не вздрагиваю. Привык. Родди не говорил со мной с тех пор, как я попытался сбежать. В третий раз.
Впервые это случилось, когда я подобрал счёт, который миссис Рид, должно быть, обронила, входя в дом, и успел добраться до Южного вокзала, прежде чем меня остановил полицейский. Вероятно, у него вызвал подозрения двенадцатилетний мальчишка, посреди ночи околачивающийся возле автобусной остановки в полном одиночестве.
Во второй раз я был умнее: заранее посмотрел расписание, добрался до станции как раз к полуденному автобусу и пристроился позади женщины средних лет, которая вполне могла сойти за мою мать. Это сработало.
В тот раз я почти добрался до Кейси.
Почти.
Вот почему я должен был попробовать ещё раз. Оставалось только дождаться шанса, первого же случая, когда родители оставят меня дома с Родди. И тогда я снова сбежал.
Но не успел пройти и полквартала, как кто-то дёрнул меня за плечо, заставив запутаться в собственных ногах и рухнуть на тротуар.
Родди был прав во всём, что наговорил мне в тот день. Теперь я это понимаю.
Но я не обязан ему в этом признаваться.
– Эй, ребята, вы там не спите? – спрашивает с переднего сиденья мама.
Родди хмыкает и натягивает на глаза бейсболку с эмблемой Бостонского колледжа.
– Итан, у тебя всё в порядке?
С некоторых пор мама стала произносить моё имя так же, как складывала в коробки свой лучший фарфор,