Визит. Михаил Бабкин

кументы, разложенные по столу, другой массировал грудь: как-то вдруг расшалилось сердце. Что было вполне естественно при такой духоте и такой одежде. Выражением своего лица напоминал сейчас Михин Федор Алексеевич стоика-самоистязателя, неожиданно переставшего быть стоиком в самом интересном месте обязательных пыток. Однако мазохистом Михин не был, вовсе нет! Он был генеральным директором крупного коммерческого предприятия и несчастной жертвой обстоятельств: вот-вот в его кабинет должны были войти представители серьезной японской фирмы для подписания очень важного делового документа.

      Маленькие сухощавые японцы чихали на необычную июньскую жару и все поголовно прибыли на встречу в галстуках и деловых отутюженных костюмах, ни капли в них не потея и совершенно свежие. Словно только что из холодильника. Видимо, там, в Японии, их для привыкания к неожиданностям русского климата заставляли с пеленок жить в особых климатических камерах, с перепадами температуры от минус ста до плюс ста. По Цельсию. А может, они так сразу и родились – в ма-аленьких костюмчиках. При галстучках.

      Потому, едва секретарша Оленька предупредила о прибытии делегации, Федор Алексеевич приказал ей задержать гостей на пять… хотя бы на две минуты, а сам кинулся в соседнюю комнатку, зал отдыха. Там, проклиная японскую деловую чопорность – в смысле одежды, – лихорадочно сорвал с себя легкомысленную гавайскую распашонку, шорты и, обмирая от предвкушения теплового удара, облачился в парадный костюм. После чего вернулся в рабочий кабинет и грузно осел в кресло. С трудом придав своему лицу гостеприимное выражение, Михин стал ждать и потеть. Потел он долго, минут пять, а после Федор Алексеевич потеть перестал. Видно, пот закончился. Зато коммерческий директор почувствовал сильную дурноту и непривычную боль в груди. Японцев все не было.

      – Заболтала япошек, – Михин плавающими глазами посмотрел на часы, – как есть заболтала. Перестаралась, мерзавка! Уволю, к едрене-фене уволю, – он пыхтя попытался встать из-за стола. Но не смог, ноги не слушались… Наконец дверь бесшумно приоткрылась.

      Федор Алексеевич попытался вежливо, по-японски, улыбнуться, однако улыбка не вышла – скорее, получилась яростная гримаса умирающего от харакири самурая. Очень натуральная, между прочим.

      Вместо ожидаемых азиатов или, на худой конец, болтуньи-секретарши в кабинет неспешно вошла странная, совершенно неуместная для данного момента особа – грудастая тетка неопределенных лет, патлатая, худущая донельзя, в коротком линялом платье. Лицо ее было так густо и неумело покрыто косметикой, что его можно было использовать вместо палитры; в зубах визитерши дымилась длинная сигарета. Тетка по-хозяйски осмотрелась, небрежно подтащила от стены гостевой стул на середину комнаты и села строго напротив Михина, лицом к лицу.

      – Что… за дела?! – разделяя слова паузами, пискнул Федор Алексеевич, судорожно дергаясь в кресле. Боль в груди стала просто неимоверной – Михин уже и говорить толком не мог, только ловил кипяток воздуха перекошенным ртом. Тетка стряхнула пепел на ковер, удовлетворенно кивнула и, протянув в сторону Федора Алексеевича костлявую руку, звонко щелкнула пальцами. Неожиданно боль отпустила Михина, исчезла, как будто ее никогда и не было. В комнате заметно похолодало, несмотря на то, что вентилятор внезапно перестал вращаться: застыл на месте как в кино, в режиме «стоп-кадр». Михин осоловело уставился на нежданную гостью, откашлялся и заревел:

      – Вон! Пошла вон, дура! Через минуту у меня японцы будут. Кому сказал – вон!!!

      Тетка прищурилась и погрозила тонким пальцем генеральному директору.