– Пьяный бор обойдете, ли как? Молва худая бегит… Даве Ванькя Ерчихин без коня воротился. Сказыват: выскочили ироды с топорам да иным орудием – выпрягай из телеги! Лоб сшиб, моля кормильца оставить. Не проняло – де, мы окаянные!
– Есть такое – будто злодей поселился. Да какова с нас добыча?
Вот и главные персонажи наличностью удружили, из дома вывалился разномастный гурт. Тут и поп, и служивый законоправного ведомства, с портупеей, усами, как водиться, и немилосердным взглядом. Некая баба, румянами густая, в кокошнике, заголосила приплясывая: «Куманек, спобывай у меня! Душа-радость, спобывай у меня…» Немного сзади и сбоку чубатый парень с шикарной гармонью, раздувал меха. Неотложно пара мужиков затеяли усердно и в такт будто долбить ребром подметок в землю – сплясывали. Очнулся и гармонист за столом, кинулся терзать свою трехрядку – не совсем в лад.
Обратим внимание на того что поджар, с ленивым глазом, в тройке на чесучовом подкладе – не иначе самая важная фигура, достойнейший екатеринбургский фабрикант Михайло Гаврилыч Зотов. Ну да и вились вокруг человеки. Тот что разговором занимал, конечно, и есть Василий, жених. Видать, и оный не лаптем щи лопатит: костюмчик форменный, лаковые ботинки (остальные в яловых сапогах). И не сказать, чтоб гнуло шибко – папироска в руке благопристойно устроилась.
Непосредственную когорту с гостем составляли сестры Василия и их мужья. Одна из сестер, Татьяна, держала поднос с рюмками:
– Язык смочить, Михайло Гаврилыч – солнце совсем испыжилось.
Зять по ней (это Семен, тот что «хват») добавил:
– Брюхо после обеда закрепить – неминуемо.
Тот чинно снял лафитник с рубинового цвета содержимым (жених и мужики последовали), кивнул Василию:
– С божьим благословением.
Выпили, внятно закусили. Зотов запустил:
– Так я продолжу, экземпляр у меня есть отменнейший. Благородных основ конь – из орловских. Мечтаю продолжить породу.
– Ваши настроения отлично понятны, – отозвался Василий. – Ну да, чай, поживем так и увидим!
– В достойные руки всякое существо отдать – доход. Испытано, – раздался женский голос.
Наконец саму Марию приспособили – стало быть, приступим. Ничего не возразишь, хороша: волоока, рдянощека, волос вороной. Нос прямехонек и умерен – видно, что не только для дыхания. Глаза сугубые, то продырявят – нацелятся зрачки, точно дуло пушки – а то заблестят росой и пощадят. Голос долгий, в утробе, видать, зачат, и через мнение неминуемо пропущен – подходящий голос. Улыбка ерзает из одного угла губ в другой и всегда достаточная – о четырех зубах. А и смеяться бойка: откинет матово мерцающую шею и пошла – клекочет голос-песня. В жены такую? – не знаю…
– У меня так, – согласился богач, шаяла ленивая усмешка.
Семен добавил вослед:
– Уж и одно присутствие – на весь мир почет!
Михайло Гаврилыч умерил:
– Мне не в тягость –