Тени нашего прошлого. История семьи Милтон. Сара Блейк

свою сестру, хотя Эвелин умерла годом раньше – умерла в мрачном молчании, отказываясь разговаривать с Джоан. Эви понятия не имела, что у сестер произошла размолвка. Но складывалось впечатление, что в последние дни жизни Эвелин была переполнена злобой, словно слепившей ее своеволие в клубок ярости, против которого Джоан сражалась на своем смертном одре, вновь и вновь повторяя имя сестры. И печаль, которую вызывало это воспоминание, необъяснимая подлость произошедшего проявлялись именно в такие моменты, как теперь, – когда Эви разглядывала двух сестер, безмятежно смотрящих в будущее.

      – Мама?

      – Что?

      – Ничего. – Голос сына зазвучал глуше. – Уже нашел.

      Эви вернула фотографию на место.

      Она не видела кузенов с самых похорон. Завещание мамы теперь утверждено. К этому времени у них должен был появиться план. Но все пребывали в парализованном состоянии, которое усиливала молчаливая, но настойчивая кампания кузена Генри, старшего «от Эвелин», как их называли; Генри желал утвердить свое естественное право – он считал его естественным – распоряжаться на острове, потому что его мать всегда этим занималась. Тетя Эвелин хозяйничала. Эви могла высказывать свое мнение, но она была «от Джоан». Их было четверо против нее одной, и кроме того, как не уставал напоминать Генри, тетя Джоан, хоть и очень милая, никогда не руководила делами острова. Эви почти никогда не соглашалась с Генри, но тут он был прав. Ее мать никогда ни на чем не настаивала – за исключением одного: чтобы ничего не менялось.

      До того дня, за неделю до ее смерти, когда Эви, зайдя в спальню матери, увидела, что та сидит в постели и держит в руке эту фотографию.

      – Я хочу, чтобы меня похоронили на острове Крокетт, – сказала Джоан, повернувшись к дочери.

      – Хорошо, – с трудом произнесла Эви. Тогда впервые было проговорено, что мать умирает.

      – На краю площадки для пикников.

      Эви поставила поднос на кровать.

      – И на камне должна быть надпись: «Здесь».

      – «Здесь»? – удивилась Эви. – Не «Джоан Милтон»?

      – «Здесь», – повторила мать. – Одно слово.

      – Ладно, – с трудом произнесла Эви. – Но почему?

      Джоан повернулась и пристально посмотрела на дочь – как будто, чувствовала Эви, не до конца в ней уверена.

      – Но я же тебе говорила. Уже говорила.

      Что она ей говорила? Эви ничего не понимала. Когда?

      – Обещай мне, Эви.

      – Обещаю, – ответила она. – Я все сделаю, мама.

      – Эвелин это не понравится, – заметила мать.

      – Тетя Эвелин мертва, – тихо сказала Эви.

      Джоан кивнула, поставила фотографию к лампе на прикроватной тумбочке, сложила руки на выцветшем шелковом покрывале у себя на груди и закрыла глаза.

      Тогда ей легко было сказать: «Обещаю. Я все сделаю, мама». Легко, просто и правильно. Но теперь ничто не было легким, простым и правильным.

      – Мама?

      – О господи! – воскликнула Эви резче, чем хотела. – Сет, а ты не