– Софье Сергевне мое нижайшее.
– Передам, передам. А сейчас мне пора. Жена заждалась.
Савва Иванович как истинный демократ, воспитанный на Некрасове (и даже посвященный в семейную тайну о некоем родстве Мамонтовых с декабристами), убежденно пожал Головину руку, как пожимал каждому – от простого рабочего, укладывающего рельсы отцовской железной дороги, до инженера и чиновника. Рабочего еще и обнял бы, и поцеловал по торжественному случаю, и водочки с ним выпил: на то он и купец, чтобы не гнушаться простым народом.
Вот и Головину руку тоже пожал, не побрезгал, хотя тот и себе на уме – и польстит, и слукавит – не дорого возьмет. Почувствовав выгоду, норовит еще и обмануть, прикинуться добрым, выдать себя за честного. Но Савва Иванович (ему скоро исполнится тридцать) всяких видал, чтобы разобраться, кто фрукт, кто овощ, а кто и вовсе гнилая ягода.
После церемонного прощания они вместе с Кукиным (тот, правда, в демократы не рядился и руку Головину жать не стал) зашагали назад. Зашагали, не оборачиваясь (Головин им вслед что-то кричал), стараясь не наступать на вороньи перья и осколки разбитых штофных бутылок, от коих шибало в нос водочным запахом.
Этюд одиннадцатый
Последняя цена
Софья Сергеевна, дочь Сергея Тимофеевича Аксакова и полноправная хозяйка Абрамцева, сразу назвала цену, и немалую, лихо закрученную, как усы у Головина, передававшего ей поклоны и приветы. Конечно, причины на то были, и весьма существенные: главный усадебный дом еще крепкий, просторный, с добротной старинной мебелью и вещами, самые ценные из которых хозяйка, разумеется, прибрала и вывезла, но кое-что и оставила, чтобы покупатели могли пользоваться.
«В этом смысле надо признать, что цена оправданна», – размышлял Савва Иванович, сидя напротив хозяйки и поддерживая светский разговор. Но в то же время дворовые службы обветшали, едва держатся, все прогнили, и их сплошь надо перестраивать, а это немалые затраты. Выкладывай, купец, денежки. Да и прочих затрат не счесть. Вот и выходит, что Абрамцево им обойдется в копеечку – в ту самую копеечку, которая рубля не бережет, а за рублем так и вовсе тысячи.
У него таких свободных денег нет – придется брать из приданого жены и Абрамцево, по справедливости, записывать на ее имя. Согласится ли Елизавета Григорьевна и как воспримет это ее семья и прежде всего мать, Вера Владимировна, дотошно вникающая во все дела? Когда дочь выходила замуж, Вера Владимировна была против свадебного путешествия, считая его ненужным баловством, пустой тратой денег. Поэтому как она отнесется к такому посягательству на приданое – еще вопрос. Не всем дано понимать, что в стенах Абрамцева – особый дух, что там бывали и Гоголь, и Тургенев, и Щепкин, что сам Сергей Тимофеевич Аксаков, можно сказать, признанный ныне классик (Савва Иванович им на досуге зачитывался).
Иные на стены не смотрят и лишь деньги слюнят и пересчитывают, хотя, кажется, женино семейство не из таких: шелком исправно торговали, но при этом – просвещенные и марку держать стараются. Поэтому авось и пронесет, обойдется без скандала, без постоянных