12 часов. Полдень. Сели. Мы уже по другую сторону. Свобода для нас стала самым дорогим на свете. Сначала, минуты три-пять, только публика окружила недоуменно. Наташа Горбаневская держит в вытянутой руке флажок ЧССР. Она говорит о свободе, о Чехословакии.
Толпа глуха. Витя Файнберг рассеянно и близоруко улыбается.
Вдруг свисток, и от Мавзолея бегут шесть-семь мужчин в штатском – все показались мне высокими, лет по двадцать шесть – тридцать. Налетели с криками: «Они продались за доллары!» Вырвали лозунги, после минутного замешательства – флажок. Один из них, с криком «Бей жидов!», начал бить Файнберга по лицу ногами. Костя Бабицкий пытается прикрыть его своим телом. Кровь! Вскакиваю от ужаса, потом, присев на корточки, платком вытираю Виктору окровавленное лицо. Другой колотил Павлика Литвинова сумкой. Публика одобрительно смотрела, только одна женщина возмутилась: «Зачем же бить?!» Штатские громко выражали возмущение, поворотясь лицом к публике.
Минут через пятнадцать подъехали машины, и люди в штатском, не предъявляя документов, стали волочить нас к машинам. Единственное желание – попасть в машину вместе со своими. Рвусь к ним, мне выворачивают руки. В одну машину, нанося торопливые удары, впихнули пятерых. Меня оттащили и посадили в другую машину. Со мной посадили испуганного юношу, схваченного по ошибке. Матерясь, повезли на Лубянку, позвонили, выругались и повернули к пятидесятому отделению милиции…»
Дойдя до конца первой страницы, я возмутился:
– Почему я должен это читать?
– По кочану! – снова нахамил Акимов. – Ты сценарист или хрен собачий? Ты видишь, какое это кино?
– Конечно, вижу. И даже знаю название – «Их было восемь»…
– Нет, их было семь! Восьмая, эта Баева, соскочила, раскаялась. Но это неважно – семь их было или восемь на всю страну! Представляешь? Это шестьдесят восьмой год! Советский Союз – сверхдержава, полмира держим в руках! Чехи попробовали рыпнуться, Брежнев кинул на Прагу танки и полмиллиона солдат – и что? Даже от Запада – никаких санкций! Никто не пикнул! И только в Москве нашлись восемь безумных, которые вышли на Красную площадь с плакатами: «Свободу чехам!»…
Я снова изумленно смотрел на Акимова. С каких пор он стал оратором? Когда и где набрался этих политических знаний?
А он продолжал:
– И одна из этих безумных – тридцатилетняя пигалица величиной… ну, я не знаю… как Юлия Савичева! Но с грудным ребенком. Представляешь? Ты в каком году родился?
– В шестьдесят восьмом…
– А в каком месяце?
– В мае…
– Ну вот! А теперь представь: это твоя мать везет тебя в детской коляске на Красную площадь, и у тебя под твоей пухлой задницей плакаты за свободу Чехословакии! Ты ждешь, когда она достанет сисю и будет тебя кормить, а она достает эти плакаты и чешский флажок! И тут же набегают гэбэшники, бросают тебя и твою мать в машину, везут на Лубянку, и по дороге твоя мать кричит в окно: «Свободу чехам!», а гэбэшница на твоих глазах бьет ее по зубам. А? Это