Эвви и три луны. Дмитрий Раскин

не вмешались. Пытаются только помочь им эту свободу раскрыть. И у них, у людей этой Луны получается, они не марионетки в балаганчике Коннора Уайтера и Эллы Грант. Они сами. И в чем-то они лучше своих «спасителей и демиургов». Может быть, время придет, и Тези поймет. И объяснит другим. И тогда не нужны станут все эти мистификации. Не демиурги с машины (или как там?), но другие, уязвимые, ошибающиеся, что хотели бы многое исправить, перечеркнуть в своей земной судьбе, пытаются помочь им, людям Второй Луны, надеясь при этом, что не заиграются в богов, демиургов, не забудут ни о своих пределах, ни о своей вине… Но цена их ошибки (если будет ошибка!). А они всего лишь люди, люди планеты Земля, и им не по силам.

      Чудная, тихая ночь. Дыхание, шорохи, влага ночи. И усилия какой-то певчей птахи в толще листвы, где-то совсем уже рядом с ними. Эвви вдруг сделалось стыдно за этот свой пафос. Неважно, права она, неправа – так стыдно сейчас перед собой.

      Тези сейчас задумчив и тих. Обнимает ее за плечи.

      – Не надо, – Эвви сказала спокойно и просто.

      – Хорошо, – убрал руку Тези.

      18.

      Они решили вызвать из провинции мать «Дочери народа». Та признает своего ребенка, что уже само по себе будет приятно телезрителю и успокоит Временное правительство. Может, кому-нибудь из министров станет даже несколько стыдно за свои подозрения. Кстати, неплохой повод избавиться от собственных подозрений. Они же все равно смутные и вызывают у их носителей лишь досаду, да сомнения в собственной вменяемости.

      Задумано было неплохо, только Эвви отказалась наотрез. Обниматься с матерью, играть на ее чувствах?! (Пусть и Коннор и все остальные трижды правы!) С матерью, чью дочь мы почти что убили. Убили, в общем-то, пусть и с гуманистическими оговорками. Так нельзя. Мы начинаем превращаться в манипуляторов. Не заметим сами, как станем богами, или там сверхцивилизацией, что лепит из подвернувшегося homo материала милые своему сердцу муляжики Добра и Блага.

      – Что, так и откажешься? И даже под угрозой «неуда» по преддипломной практике? – это Гарри Кауфман пытается снять напряжение минуты.

      – Эвви права, – говорит Коннор с экрана.

      – Ну, не во всем, – начинает Обнорин со своего экрана.

      – Вообще права, – не дослушал его Коннор, – но именно, что «вообще». А нам сейчас надо решать конкретные тактические задачи сегодняшнего дня.

      – Мудрее не скажешь, – сарказм Эллы, считающей, что Коннор прав.

      – Стойте, стойте! – замахала руками Эвви. – А что, если «переходный период» уже заканчивается? Нашими же усилиями… а мы не заметили, заигрались.

      – Хочешь сказать, нам пора? – подмигнул Обнорин со своего экрана.

      – Тези уже готов, он справится, – горячится, увлекается Эвви.

      – Все-таки слишком многое держится здесь на лояльности армии ко мне, говорит Гарри Кауфман, – точнее, на ее остатках. Я имею в виду лояльность, а не армию. А тот, новый этап реформ, который мы сейчас