– А разве ж неведомо вам, люди, – гордо вскинул голову поп, – какую каверзу пришлый собирается в селе построить?
– Мне, и нам всем, – Плотников обвёл прихожан рукой, – всё известно. Только какое ж твоё дело, – мысленно проговорил – собачье, – до дома народного просвещения, что надумал он строить для всего сельского человечества?
– Это дом разврата! – брызнул слюной Симеон.
– Мнится мне, другие мысли у тебя, батюшка. Боишься, что народ не в церковь будет ходить, а в дом просвещения, где будут ставиться спектакли, читаться газеты и книги, следовательно, в твой глубокий карман меньше денег будет падать, где детишки будут заняты делом в техническом и других кружках. О себе ты печёшься, а не о прихожанах. Оттого журналы и газеты, что выписывает господин Урбонас, сперва к тебе попадают, а потом на своё усмотрение что-то ему отдаешь, а что и себе присваиваешь, как и журналы, которыми только что тряс. Голые женщины ему, видите ли, не пондраву. А то понять ты не можешь, что это работы великих мастеров, – художников иностранных.
– Тебе-то откуда это знать, неучу! – взъярился Симеон.
– Я, может быть, особо грамоте не обучен, только у меня глаза и уши есть. Сказывал господин Мажюлис Урбонас про художников, что пишут такие картины, великими они считаются во всём цивилизованном мире. И во дворце нашего Государя Императора Николая второго такие картины есть. Что… к нему пойдёшь, во дворец к Государю Императору? Со стен дома его картины те срывать?
– Не богохульствуй! – взвизгнул Симеон, круто развернулся и, покинув амвон, скрылся за иконостасом.
Ксаверия Плотникова никто не поддержал, промолчал даже приказчик артели. И женщины, которым Мажюлис никогда не отказывал в ремонте и настройке их швейные машинки, не высказались в его пользу, а на улице, выйдя из церкви, они даже стали укорять Плотникова.
– Всё правильно батюшка говорил. Срам, да и только! Это ж, какую такую культуру литовец хочет распространить по селу? – покачивая головой, возмущалась крепко сложенная крестьянка лет двадцати трёх-двадцати пяти.
– Ясно какую… свою… антихристскую, – брезгливо поморщилась маленькая, но плотно сбитая девушка. – Он, подруженька Анфиса, совратит наших мужчин картинками с голыми женскими телесами, они потом на нас смотреть не будут… Или того хуже, заставют вырядиться в ихние заморские наряды и гарцевать перед ёми с голыми ногами и грудями, как лошади на смотре.
– Вота-ко им! Пусть выкусят! – вскинув руку с кукишем, воскликнула Анфиса. – Кабы ни так, буду я перед мужиком своим как лошадь с голыми ногами гарцевать… Не дождётся!
– А и верно, подруженьки! Что нам даст дом, который вздумал построить литовец? И ведь название-то выдумал… дом просвещения, – держась за сердце,